Записки куклы. Модное воспитание в литературе для девиц конца XVIII – начала XX века

Литературные описания игр в дочки-матери просвещали девочек в области ухода за грудным ребенком, потому что в обществе стыдливо умалчивалось обо всем, что с этим связано. Кормилицы позволяли избавить мать от «неприличных» для дворянки обязанностей по вскармливанию ребенка. Об их роли напоминали жившие в каждой детской куклы, одетые в высокий кокошник и расшитый сарафан – типичный наряд русской кормилицы. В назидательной литературе кормилицы упоминались нечасто – между матерью и дочерью не должно быть посредников, и все заботы о ребенке литературная мать берет на себя.

Жизненный опыт подсказывал, что лучше всего для игры в дочки-матери подходили простые куклы, играя с которыми можно было не церемониться. Педагоги второй половины XIX века рекомендовали для девичьей игры именно такие игрушки – они позволяют девочке выработать материнские навыки. Е. Водовозова советовала родителям купить для девочки простую куклу, которую можно одевать и раздевать, «кроватку с матрасиком и бельем и к этому еще ящичек, в котором хранятся и в порядке складываются все принадлежности этой куклы»[614]. Потребность потребителей в куклах, которые могут помочь развить материнские навыки с ранних лет, производителями кукол была учтена далеко не сразу. До середины XIX века продавались все те же восковые куклы-дамы, которых удобно наряжать, но нянчиться с ними затруднительно. Придуманы были наборы, состоящие из большой куклы в этнографическом наряде и маленьких куколок, прикрепленных к ее одежде. В детских изданиях «многодетные» куклы описывались с восторгом. «Что это была за кукла! Большая, роскошная норманка, с высоким головным убором. Из-под короткой юбки виднелись чулки и башмаки с хорошенькой пряжкой. На шее у нее была черная бархатка, а в ушах маленькие жемчужные серьги. Белокурые волосы падали из-под убора на плечи. С боков у нее висело по тонкой и крепкой сетке, в которой лежали по четыре куколки – мальчиков и девочек, одетых в полные костюмы, соответствующие их различным возрастам, между тем как четверо других братьев и сестер цеплялись за плечи красивой матери семейства»[615]. Куколок в виде запеленутых младенцев производили кустари («младенцы» могли пищать, но их нельзя было одевать-раздевать). В последней трети XIX века возросло производство кукол, довольно точно изображавших грудных детей (из фарфора, папье-маше, глины, резины и т. д.). Первоначальное отсутствие кукол-беби не мешало распространенности материнской темы в кукольных историях (героини «записок» играют в дочки-матери с куклами-дамами).

Кормилица в традиционном наряде (Дараган А. Елка. Подарок на Рождество. Азбука с примерами постепенного чтения. СПб.: тип. Вт. отд. Его Имп. Величества канцелярии, 1846)

В девичьих играх с куклой проявляются материнские качества будущей женщины (Андреевская В.П. Подросточки. Рассказы для девочек. Изд. Ф.А. Битепажа, 1897)

Литературная традиция прочно связывала куклу с образом матери. В кукольных «записках» девочка получала куклу только из рук своей матери (но приобреталась она материальными затратами отца). Дорогая игрушка была воплощением родительской любви. Кукла напоминает об этом девочкам, взывая к их благодарности: «Хотя я и кукла, но мне больно за тех детей, которые не ценят эту святую, высокую, родительскую любовь. Мне кажется, как бы я любила и утешала своих отца и мать, если бы имела их!»[616]

В рассказах на тему сиротского детства кукла изображалась как заместительница матери, талисман-защитник ребенка, потерявшего мать[617]. Осиротевшая девочка подходит прощаться с умершей матерью, прижимая куклу к груди (Сысоева Е. «История маленькой девочки»). В трудный период одиночества кукла стала ближайшим другом девочки. «Иногда я проводила целое утро одна в углу залы, глаз на глаз со своим другом, куклой Мимишей. Она была так велика, что, когда я, просунув ее голову себе под руку, таскала по обыкновению с собой, то ее ноги волочились по полу. Я так часто ее целовала, что краска почти совсем стерлась с ее лица; тем не менее, этот бумажный урод заменял мне общество»[618]. Все беды, мнимые и настоящие, кукла разделяла с сиротой («Мими составляла весь мой мир; ей я поверяла свое горе, которое считала в то время невыносимым»). В свою очередь, детская кукла напоминает матери образ дочери. Вошел в историю трогательный эпизод последних минут жизни А.Г. Муравьевой. По мемуарному свидетельству Марии Волконской, умирающая Александрина, не желая будить свою четырехлетнюю дочь, попросила принести ее куклу и поцеловала игрушку вместо девочки[619].