Записки мертвеца

Мы стали дальше углубляться в лес, и чем глубже мы заходили, тем ближе мы были к Надеждинскому. Мне хотелось идти быстрее, хоть я и понимал, что это невозможно: некрасиво было бы с моей стороны подгонять Андрея, который, похоже, теперь начал чувствовать рану на бедре и оттого стал немного прихрамывать. Минута за минутой, час за часом, и в конце концов мы дошли до того самого места, в котором Астахов вдруг сказал, дав сначала высказаться хрустнувшей под ногой ветке:

— Прибыли. Ещё метров сто-двести, и начнутся огороды. Там уже найдёшь, как пройти. И патрулю тоже найдёшь, что сказать, думаю.

То было первым, что Астахов проронил за всю нашу дорогу. Пока мы шли, он молчал, а я не решался прервать его молчание, потому что знал, что, когда человек так молчит, лучше оставить его наедине со своими мыслями.

И всё же, жаль, что мы так и не смогли как следует познакомиться.

— Ну, я пойду тогда? — сказал я, одновременно будто бы уточняя, могу ли я сделать то, о чём говорю.

— Давай, давай. Только это… Не знаю, как ты там мимо кордона своего пройдёшь… Короче, держи вот.

Астахов снял с плеча автомат и отдал его мне.

— Это ж ваш… Твой в смысле.

— Зачем он мне? Застрелиться? Ну его! Ради такой ерунды стволу пропадать. У наших их полно. А тебе там может и пригодится.

Я опасливо взял в руки подарок Астахова и стал рассматривать его так, словно это был подарок на Новый год. На сложенном прикладе я заметил надпись, неряшливо нацарапанную каким-то острым предметом. «Мы больше не волки», — гласила она. Что бы это значило?

— Из Высоцкого, — ответил Астахов на мой вопрос прежде, чем я успел его задать, — Это я со скуки, в наряде как-то нацарапал. Музыки давно не слышал — всё как-то в голове прокручиваю что-то. Интересно, да? Такая, вроде, вещь привычная: музыка. Идёшь, бывало, куда-то — наушники воткнул и вышагиваешь под то, под сё…

— Слушай, мне это… Не надо, наверное. Спасибо. Всё равно заберут, — сказал я, возвращая Андрею его автомат.

— Так ты спрячь как следует и не отдавай. Бери-бери!

— Нет, правда. Спасибо. Я даже пользоваться им нормально не умею. Вообще нифига не умею, — ответил я, не заметив, как вдруг дрогнул мой голос.

Астахов принял автомат обратно и сказал, пожав плечами:

— Смотри, как знаешь. Нож хоть возьми, на! Его-то точно не заберут.

Он снял с пояса штык-нож и отдал его мне. Наконец, я понял, что ему просто хотелось отдать мне хотя бы что-то. Поделиться хоть чем-то с тем последним, кто видит его живым, тем самым оставив о себе память в виде этой самой подаренной вещи. Он до смерти хотел жить и в последние свои часы судорожно стремился отыскать способ задержаться на этом свете чуть подольше. Разные люди по-разному делают это: кто-то пишет толстенные дневники, считая их своим наследием и одновременно серией предсмертных записок, а кто-то стремится, чтобы как можно больше людей запомнили его и добивается этого самыми различными способами. Как бы там ни было, я, наконец, понял, что не стоит отказываться от его даров.

— Спасибо, — сказал я, приняв нож.

Астахов улыбнулся, и его уже начавшее бледнеть лицо вдруг просияло счастьем.

— Ладно, давай, я пойду. Хочу ещё что-нибудь успеть этакое перед… Ну, ты понял.

— Спасибо тебе. Что вытащил — спасибо. Ты это… Жаль, что так вышло, в общем, — сказал я.

— Да, забей. Все там будем. Удачи тебе! И в Знаменское, смотри, не возвращайся, а то всю тему нашу разрушишь. Старкову тоже на глаза не попадайся. И в добровольцы больше не записывайся: не надо оно тебе. Ничего там в городе хорошего тебя не ждёт, поверь.

— Хорошо, — ответил я.

Наконец, мы пожали руки и распрощались навсегда. Я развернулся и пошёл в сторону деревни, а куда отправился Астахов — мне неизвестно.