Записки охотника

Для О. Ф. Миллера рассказ Тургенева служил образцом изображения простонародной детской души, которое он ставил в один ряд со светлой картиной «Крестьянских детей» Н. А. Некрасова (см.: Миллер. С. 302). В своей лекции об общественных типах в повестях Тургенева, отметив объективный способ проведения Тургеневым его антикрепостнической идеи, когда писатель «даже не затрагивает крепостного вопроса, а просто рисует нам такие типы крепостных людей, в которых оказывается гораздо более человеческого, чем во многих типах помещичьих», ученый ссылается на «детский крестьянский мир в „Бежином луге“, со всею налегшею на него с колыбели неприглядною тьмою суеверий, но и со всею бодростью и находчивостью существ, тоже почти с колыбели выведенных на открытое поле жизни и предоставленных почти совершенно самим себе. Есть, однако, и между ними более приголубленные судьбою в лице более зажиточных родителей, но нет между ними таких, которых бы она приголубила до того, чтобы довести до состояния комнатного растения. А вспомните этот яркий, поразительный образ Павлуши, так спокойно готовящегося встретить волка, — и согласитесь, что в эту минуту далеко до него какому-нибудь изнежившемуся барчуку, хотя бы и вовсе не суеверному!» (Там же. С. 4).

Место действия «Бежина луга» Тургенев изобразил со всей топографической точностью. Бежин луг расположен в 13 километрах от Спасского-Лутовинова, у реки Снежедь, в Чернском районе Тульской области. Там же существовали Парахинские кусты. Деревня Варнавицы находилась в полуверсте от Спасского, а сельцо Шаламово — в трех верстах. Высохший и заросший пруд у прорванной варнавицкой плотины считался крестьянами «нечистым» местом, а об устроителе его, деспотичном и крутом И. И. Лутовинове (1753-1813), сохранилась и после смерти его недобрая слава. Впечатления Тургенева от ходивших о нем легенд и преданий отразились в рассказе о «старом барине» «Иване Иваныче». Возможно, что с личностью И. И. Лутовинова, основателя спасской усадьбы, был связан особый замысел Тургенева: в одной из программ «Записок охотника» значится заглавие: «Иван Иванович».

КАСЬЯН С КРАСИВОЙ МЕЧИ (с. 76)

Впервые — в журнале «Современник», 1851, № 3, отд. I, с. 121-140 (ценз. разр. 28 февр.), под № XXI. Подпись: Ив. Тургенев.

Две рукописи рассказа — черновая и переписанная набело посторонней рукой, с поправками Тургенева, — хранившиеся после смерти автора в собрании московского коллекционера А. М. Подшивалова, до нас не дошли. Краткие сведения о них Подшивалов привел в «Историческом вестнике» (1884. № 1. С. 98). Он сообщил, что первоначально Тургенев озаглавил рассказ «Касьян Блоха», но потом это заглавие вычеркнул.

Рассказ задуман, вероятно, в конце 1850 г. В программе цикла, набросанной на полях черновой рукописи рассказа «Певцы», «Касьян с Красивой, Мечи» еще не значится, но после «Бежина луга» в этой программе место под № 22 оставлено незаполненным. Вероятнее всего, оно предназначалось для этого рассказа.

В образе Касьяна с Красивой Мечи Тургенев поэтически воспроизвел некоторые черты народной крестьянской идеологии, прикрытой религиозной сектантской оболочкой (см. об этом в работе Н. Л. Бродского «И. С. Тургенев и русские сектанты». М., 1922). Религиозное сектантство было своеобразной формой оппозиции тогдашним общественным устоям со стороны крестьянских масс, и потому оно жестоко преследовалось царским правительством. В 1849-1851 гг. в селе Сопелки Ярославской губернии велось судебное следствие по делу секты «бегунов», или «странников», весьма напоминавших своим мировосприятием тургеневского Касьяна. Одним из участников следствия по этому делу был хорошо знакомый Тургеневу И. С. Аксаков. Автор «Записок охотника» проявил большой интерес к этой секте и через семью Аксаковых, несомненно, ознакомился с материалами следствия.

Характерно одно исправление, которое произвел Тургенев при подготовке отдельного издания «Записок охотника» в 1852 г.: в журнальном тексте Касьян говорил рассказчику: «Случается, так в церкви божией на крылос меня берут по праздникам. Я службу знаю и грамоте тоже разумею». Возможно, И. С. Аксаков указал писателю на несообразность этих слов. «Бегуны» не признавали официальную церковь и, естественно, не посещали ее. Вместо этих слов Касьяна, бывших в «Современнике», во всех последующих изданиях рассказа Касьян говорил только: «Грамоте, однако, разумею».

В полном соответствии с учением «странничества», Касьян не видит в окружающей социальной действительности «правды» и «справедливости». Он не участвует в обычных крестьянских занятиях, которые учители «странничества» называли «вражьей работой» на антихриста, отвергает собственность, деньги, живет в безбрачии. Тургенев наделил своего героя пантеистической любовью ко всякой живущей на земле твари и поэтической мечтой о сказочной стране, где «живет птица Гамаюн сладкогласная» и «всяк человек» живет «в довольстве и справедливости».