Записки отставного медицин-майоре

повезло, будет наступать под его прикрытием, а вот первой, атакующей с противоположной

стороны, будет похуже. И второй - она ждет, пока две других завершат окружение, и пойдет

в лоб.

По данным разведки, в кишлаке "духи", человек восемьдесят-девяносто. Нас раза в

три больше - нормальное соотношение для атаки. Они-то ведь за стенами, за дувалами, а мы

как есть - голяком.

О, вот и со стороны кишлака стали посвистывать пули - огонь явно неприцельный, просто так, для острастки атакующих.

И вдруг вскрик! Слева, в первом взводе. Еще! И еще!

- Ложись!

Рота вжалась в песок, слилась с выгоревшей, пожухлой травой.

Шлепают и рикошетят пули, но не из кишлака, черт подери, не из кишлака!

Одиночные.

Справа, с горы.

Метров пятьсот.

Снайперы из "буров" бьют. С диоптрическим прицелом.

Их не видно, и они бьют на выбор.

Комбат Саша Король что-то кричит в микрофон - заметил, значит, мелькнувшую где-

то фигурку или вспышку.

Четыре вертушки тут же развернулись и всей огневой мощью обрушились на

проклятую гору.

Рядом со мной ойкнул и зарылся носом в песок начальник штаба Лешка Смоляк.

Ползу к нему.

Пуля вошла косо слева возле шеи и вышла почти из подмышки справа.

Лешка недоуменно смотрит на меня, тужится что-то сделать - то ли приподняться, то

ли еще что.

- Док! Хана Лехе! - хрипит он - Отпрыгался... Ног не чувствую, не шевелятся... И

руки немеют...

- Молчи, сейчас тебя починю, только не дергайся!

Какое там починю, все ясно: перебит позвоночник где-то между шейным и грудным

отделом. Хуже некуда.

Лешка бледнеет прямо на глазах. Два промедола и адреналин в мышцу, ничего

лучшего сейчас нет. В походе у меня ведь не только санитарная сумка, но и автомат, и

запасные магазины, и еда, и питье, и еще черт знает что - полная амуниция десантника.

- Жив? - появился комбат.

Лешка под воздействием наркотиков уже отключился, и я говорю прямо:

- Позвоночник перебит, дело дрянь. Надо срочно вывозить, да и то...

- Никаких и то! - отрубает он. - Вертушка сейчас сядет, полетишь с ним прямо в

Кабул! И гляди, док, хоть мы и друзья, но если он не долетит до Кабула... Ты меня знаешь!

- А иди ты к...- начал я, но вовремя осекся: идет бой, он комбат, и не успел я

ругнуться, он уже вновь у рации и , наверно, забыл об оскорбительной угрозе. Как будто

Лешка мне менее дорог, чем ему.

Минут через пяток одна вертушка пошла снижаться к нам, вторая повисла, постреливая в сторону горы.

До Кабула двадцать минут лета, На посадочной уже ждала санитарка, и не успел

пилот выключить двигатель, а мы уже неслись к госпиталю, я и Лешка. Он еще не отошел от

наркотиков, но лицо порозовело, дышит, пульс хоть и слабоватый, но четкий.

И в приемной нас уже ждали, хотя раненых там хватало и без нас.

Лешку тут же увезли. Шеф приемного, седой подполковник, спросил хмуро:

- Дружок?

- Да, еще до Афгана вместе служили.

- Лучше бы ему не выживать.

- Что-о? - задохнулся я. - Ты что, спятил? Да я тебя...

- Не кипятись, старлей! Ты еще молод, не видел, как живут одинокие инвалиды. А он

будет одиноким, поверь мне. Если б это был мой друг, я б ему помог...

- А если б сын?

Он как-то вдруг съежился и, не ответив, ушел.

Впервые в жизни я, старший лейтенант, выпускник Военно-медицинской академии,

"тыкнул" незнакомому подполковнику, но он этого даже не заметил.

Как врач я понимал, что Лешке с перебитым позвоночником придется круто в жизни, но чтоб вот так, как этот подполковник -

тоже мне гуманист нашелся, он бы своему другу "помог". А сыну, небось, заслабило.

Вот и еще один... Из тех, с кем мы и до Афгана служили в Фергане осталось меньше

половины. Кто следующий?

Тогда я еще не знал, что Лешку переправят в Ташкент, и там вроде он начнет подавать

кое-какие надежды, даже выпьет бокал шампанского на День воздушно-десантных войск. И

через три дня после того умрет ночью от внезапного отека легких... Но я его довез живым...

-Тройка, на вызов!

- Что там, Света?

- Милиция вызвала. На берегу реки лежит мужчина, живой. Напротив дома по

Ленинской, 26.

- Понял, еду.

Это рядом, минуты три езды.

Ага, вон два милиционера, полдесятка зевак.

Мужик неопределенного возраста, где-то между пятьюдесятью и семьюдесятью, истощенный до предела, словно сошедший с фотографии узников Освенцима. Невероятные

лохмотья, воняет мочой и калом, Волос седой, длинный, вши - ей-богу, полкило каждая! -

ползают по щетине на щеках, полуоторванному вороту. Правая нога заголена, на голени

большая гнойная рана, в ней копошатся белые черви. Глаза мутные, взгляд фиксирует с

трудом. Что-то бормочет - бессвязно. Изо рта - амбрэ неописуемое. Алкоголь явно

присутствует. Бомж.

Анечка стряхнула вшей, заголила руку, мерит давление.

-Сто на шестьдесят.

-Терпимо.

Пульс слабоват, но ритмичен, сто в минуту.

- Петя, носилки! Аня, в машине глюкозу в вену и поехали. Сержант, когда его

обнаружили?

- Нам позвонили полчаса назад.