Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

А.И. Зилоти ввел меня, прежде всего, в область симфонической и ораториальной музыки, и она мне сразу понравилась и сама по себе, и по своей обстановке. В ней нет места индивидуальному успеху, персональным аплодисментам, вызовам, раскланиваниям и прочему. В ней все сосредоточено на тщательнейшем исполнении музыкального произведения в целом. Дирижер, четверо солистов, хор, оркестр – все чувствуют себя одинаково необходимыми частями единого музыкального механизма, и все одинаково приветствуются, как исполнители. Я пел у Зилоти и Баха («Траурная ода», «Магнификат» и некоторые кантаты), и Листа (Месса, Симфония «Фауст», Псалом 82-й с органом), и Дюкасо (не помню что), и Делажа (4 поэмы), и Рахманинова («Колокола»).

С легкой руки Зилоти меня стали приглашать и другие серьезные концертные организации, например, Императорское русское музыкальное общество и концерты С. Кусевицкого, где я пел и Баха, и Бетховена, и Танеева, и Шумана, и Гречанинова.

В течение семи лет перед революцией я был несменяемым участником лучших симфонических концертов Петербурга. Становилось даже неловко, ибо на меня косо и с завистью поглядывали мои товарищи по Мариинскому театру.

Прикосновение к симфонической музыке меня очень развило. Для меня, во-первых, стали отчетливыми и ясными понятия «чистая музыка», «строгий стиль» и др. Далее я познакомился на практике с тем, что такое музыкальная форма, и усвоил несколько дотоле мне неизвестных приемов исполнения, – например, классический форшлаг, длинные и короткие восьмые и шестнадцатые и т. п.

Еще далее я приобрел больший опыт не теряться и не просчитывать, когда вокруг тебя бушует море музыки с ее фугами, нарастаниями, падениями, и твердо вести свою партию.

Но едва ли не самое главное развитие и расширение музыкального горизонта я получил в области камерной музыки. Тот же А.И. Зилоти втянул меня и в свои камерные концерты. Он сразу дал мне очень трудное и заставил петь кантаты Баха с аккомпанементом скрипки, виолончели, а позже произведения Дебюси и Равеля и других французов. И конечно, много русского. Я необычайно оценил это. Как удивительно разнообразна может быть камерная эстрада и как разносторонне может в ней себя выявить артист! В опере репертуар его – да еще теноровый – все-таки однообразен (все «люблю» и «люблю»). На эстраде же у артиста возможности почти неограниченны. Он может быть и лириком, и трагиком, и резонером-повествователем, и комиком-весельчаком.

По двадцати и больше персонажей можно показать слушателю с эстрады!

На фоне симфонической, ораториальной и камерной музыки у меня сложились дружеские отношения с А.И. Зилоти. Сначала я бывал у него в доме только по делу, но постепенно стал бывать и без всякого дела, запросто. Нередко мы с ним и болтали и спорили и на общие и на специальные музыкальные темы, и часто вместе что-то пробовали и «решать».

Надо сказать, что ему в то время было уже за пятьдесят лет. Но он выглядел и держал себя так, как будто ему было значительно меньше. Он мог вдруг зажигаться идеями, мог шутить, «дурить», смеяться, предаваться каким-то мечтам, вынашивать несбыточные иногда проекты. В то же время он всегда был готов что-нибудь новое для себя узнавать, выискивать, знакомиться.

Между прочим (смешно сказать!), кое в чем в музыке я оказался осведомленнее его. Напичканный музыкальным материалом камерного кружка, я познакомил его с некоторыми жемчужинами вокальной музыки, которой он почти не касался. Я нанес ему образцов и песенной и романсной литературы – русской и нерусской, – и нередко мы с ним вдвоем все это проигрывали и пропевали, смакуя и наслаждаясь.

Меня больше всего увлекали произведения с развитым аккомпанементом, в которых, как выражался А.И. Зилоти, и пианисту есть что поиграть… В особенности такие, где партия рояля поет дуэт с тобой, то чередуясь фразами, то вместе. Так умеют писать для пения только большие мастера музыки.

Однажды после обеда мы разболтались с Александром Ильичом о лучшем у каждого композитора и, сами того не заметив, подошли к вопросу о самом лучшем во всей вокальной литературе. Александру Ильичу пришла в голову мысль из необозримого количества вокальных произведений выбрать десять, но таких, которые были бы действительно самыми лучшими и «убивали» бы все остальное.

Мы сами знали, конечно, что подобное предприятие никакого практического значения иметь не может, – это не более как головоломка. Шутка сказать, десять произведений! Что положить во главу угла? По какому признаку выбирать лучшее? Что такое – «лучшее»? Как быть с индивидуальным вкусом каждого?

Тем не менее за решение задачи мы взялись серьезно. И вот что у нас получилось. Мы сочли лучшими следующие 10 вещей:

1, 2. Шуберт. «Лесной царь» и «Doppelgänger».

3, 4. Шуман. «Ich grolle nicht» и «Ich hab’im Traum geweinet».

5. Лист. «Три цыгана».

6. Бородин. «Для берегов отчизны дальней».

7. Римский-Корсаков. «Ненастный день потух». (Обе вещи на слова Пушкина).

8. Мусоргский. «По-над Доном сад цветет».

9. Дебюсси. «Clair de lune».

10. Равель. «Kaddich».