Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

Революцию А.И. Зилоти не принял и принять, конечно, не мог. И это тем более, что она в самом начале почему-то больно и жестоко по нему ударила. Ни с того ни с сего в его квартиру на Екатерингофском проспекте в первые же дни Февральской революции нагрянули какие-то хулиганы, всех перепугали, все перерыли, обыскали и перевернули вверх дном и, хотя никого не арестовали, но всех выгнали буквально на улицу.

Александра Ильича и его близких кое-как приютили друзья и знакомые.

Через некоторое время что-то, впрочем, наладилось, и Зилоти вернулись в свою квартиру, но наткнулись на большие пропажи многого и между прочим на бессмысленный разгром богатейшей музыкальной библиотеки Александра Ильича. Долго еще потом на Крюковом канале находили куски растрепанных оркестровых партий.

А по мере развития революционных событий Александр Ильич все больше и больше оказывался им «несозвучен». Разобраться в них он органически не умел, и ему все казалось, будто это так только, на короткое время, а там все опять войдет в свою колею. Англичане помогут…

Он почему-то слепо верил в помощь англичан и в особенности Ллойд Джорджа. Эта вера едва Александра Ильича не погубила.

Пережив кое-как весну и лето 1917 года, Александр Ильич с осени получил видимость какого-то дела. Он был назначен заведующим труппой бывшего Императорского Мариинского, а теперь Государственного оперного театра. Там в это время бог знает что делалось. Управляли «коллективы», «комитеты», шла бестолочь, порядка никакого. Нужна была чья-то единая твердая воля.

Имя А.И. Зилоти всем показалось импонирующим и объединяющим всех. За ним вначале как будто все и пошли, и порядок стал как будто налаживаться. Но подвернулось опять «несозвучие»: Александр Ильич обронил фразу, которую подхватили, что-де «вскоре состоится проверка и пересмотр состава труппы, и тогда выяснится, кто останется в театре и кто нет».

Этого было достаточно, чтобы против Александра Ильича поднялась кампания, и ему самому пришлось оставить театр.

И начались бедствия… Жизнь дорожала… Питание ухудшалось… Существовать с большой семьей становилось труднее и труднее. Зилоти постепенно, неумело и за гроши начали распродавать, что имели, и все-таки жили плохо.

Чрезвычайно трудно было тогда зарабатывать музыкой. У артистов все больше и больше отнималась возможность устраивать что-нибудь от себя. Но некоторой группе музыкантов удалось сорганизоваться около так называемого Центросоюза, у которого как-то уцелело еще право устройства концертов.

Друзья втянули в Центросоюз и А.И. Зилоти, и он стал кое-что зарабатывать.

Однажды зашел он ко мне в начале зимы. Мы жили тогда в большой уступленной нам квартире, отопить которую были не в состоянии. Было уже холодно, и я сидел за роялем в енотовой шубе и в меховой шапке. Пришедшему Александру Ильичу я тоже предложил не снимать шубы, и сели мы с ним поговорить о том, что делать и как быть.

Уже не в первый раз я стал уговаривать Александра Ильича «удирать» из России. «Все устроим, укажем ходы, дадим связи. Откладывать нельзя, дальше будет труднее, а может быть, и совсем нельзя будет».

Но никакие доводы не действовали. Александр Ильич упорно твердил, что не имеет права уезжать. Так рассуждала тогда вся интеллигенция. Каждый не считал себя вправе покинуть гибнущую Родину. Да и не нужно будто бы: скоро всему конец, и жизнь опять наладится.

– Но, дорогой Александр Ильич, может быть, все это и так. Но ведь дров-то все-таки нет, и вряд ли они скоро будут. А между тем зима надвигается и морозы крепнут…

– Все-все будет, – упорствовал Зилоти. – Через неделю придут англичане и всего привезут. Раз Ллойд Джордж сказал, значит, так и будет…

Договориться так и не удалось. Александр Ильич ушел от меня, как всегда, что-то весело напевая.

Кончилось все тем, разумеется, что через некоторое время вся семья Зилоти, да и я с моими близкими – все мы покинули советскую Россию. И действовали уже не сговариваясь, да и ничего не зная друг о друге. За рубежом мы встретились с Александром Ильичом в Германии, в 1921 году. Я был несказанно рад тому, что мог предоставить ему участие в одном из моих концертов в Берлине. «Не я у него, а он у меня участвовал»… Как я был счастлив и как скрасил он тогда программу из произведений Рахманинова, сыграв его сюиту ор. 17 для двух фортепиано!

Потом мы опять с ним, как в доброе старое время, предались и воспоминаниям, и рассказам друг о друге, и, конечно, мечтам. Верный себе, он все еще считал, что «скоро всё кончится, все мы вернемся в Россию». Но он решал пускать туда не всех желающих, а по выбору.

– Вот этого, – говорил он, – пущу, а этого ни под каким видом…

И он в лицах изображал, как именно и кого он не будет «пускать».

Потом мы расстались с ним, и уже навсегда. Вся его семья переехала в Нью-Йорк. Александр Ильич давал уроки.

В декабре 1945 года он тихо скончался в возрасте 82 лет.

Чем мы еще занимались в Петербурге