Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

Несмотря на то что это было эффектное, а временами и ослепительное зрелище, в высшей степени оригинальное и действительно такое, какого «нет ни на одной сцене», – все же театрального впечатления, театральных эмоций – увы! – я не вынес.

Мне слишком мешал там свет, вернее, светящийся зал. Там освещалась не только сцена, но во время действия то освещался, то потухал весь зрительный зал. Сверху и с боков зала – белое, пропитанное воском полотно. За полотном невидимые публике электрические лампочки. Они зажигались или потухали в зависимости от нарастания или потухания музыки и одновременно с нею. Ощущения зрителя при этом совершенно своеобразны, иной раз чувствовалось, будто погружаешься в световую ванну.

Но дело-то в том, что ты видишь, как освещается или темнеет не только сцена, но и сидящая в зале публика, никакого отношения к происходящему на сцене не имеющая.

Это-то и мешало впечатлению: я ни разу не забылся и не был захвачен тем, что происходило на сцене.

Однако то, что я видел, было по-своему интересно, – что называется, «здорово сделано». Этого-то я не ожидал.

Необычайна была ритмизация движений, изумительно был разработан динамизм нарастаний и потуханий музыки.

Обычно профессиональный оперный хор очень далек от того, чтобы сливаться с музыкой, «жить» в ней. Безучастные лица, прихорашивание… Расправляют костюмы… Заняты соседом… Нет острой сосредоточенности, внимания, настроения.

Здесь же, наоборот, все было спаяно с музыкой, не под музыку (как ходят марши или танцуют вальс), а в соответствии с музыкой, живя в ней и находя в ней и ее характере соответствующие настроения и выражения лица.

Толпа удивительно распределяла себя во времени и пространстве. Я видел ту музыку, которую слышал.

При этом на сцене только два профессионала – Орфей и Эвридика, остальные ученики института в своих обычных школьных костюмах: купальный костюм и сверху халат-хитон… И все босиком…

Спектакль привел меня к решению поближе присмотреться к тому, что там делается, как и чем все это достигается, и я записался на летний курс Института Далькроза.

Я пробыл в нем больше месяца. Занимался и с самим Далькрозом. Записал все уроки. Они были не просто интересны, но увлекательны. И среди учеников было немало мечтателей о будущем человечестве. Им грезился и перед их глазами вырастал иной человек, гораздо более «развернутый», чем современные люди. У него железная воля, им руководит могучая внутренняя сила (ритм), спящая у обыкновенных людей, он с легкостью справляется с пространствами и временем, он умеет раздваивать свое внимание, действовать одновременно в двух направлениях. Вообще он умеет управлять собой, необычайно работоспособен, самостоятелен, полон инициативы и т. д.

Занятия в институте были очень интенсивны. Ежедневно в девять часов утра мы уже занимались «реализацией» играемых нам на рояле ритмов, – мы их «ходили» по заранее указанной нам системе. И было совершенно изумительно наблюдать, как класс (и иногда многочисленный, особенно на уроках самого Далькроза, до 50 человек), которым никто не командует, движется причудливым образом, как один человек. Всем управляет и над всем властвует только музыка и ее динамика.

Класс проделывал иногда невероятные по трудности штуки: слушал играемый преподавателем такт, а «шел» предыдущий такт, иного ритма; класс превращал только что сыгранную тему в другую, написанную более мелкими нотами (вдвое скорее); класс останавливался как вкопанный и замирал на целое или дробное число ритмических ударов и т. д. Затем мы попадали в обязательный класс сольфеджио. Этот предмет преподавался тоже по совершенно особенной остроумной и дающей быстрые результаты системе.

Потом мы принимали душ и отдыхали перед обедом. А после обеда, хотя уроков уже и не полагалось, но мы были все-таки заняты: повторяли пройденное, укреплялись в нем, выясняли неясное, ну и, конечно, спорили и мечтали.

Могу сказать, что занятия в институте при всей их увлекательности были крайне утомительны. Они требовали огромного нервного напряжения, постоянной сосредоточенности, очень интенсивной работы внимания. За лето я лично измотался, похудел и почти совершенно не отдохнул.

Конечно, я встретил там и русских. Приехал, между прочим, и князь Волконский. Он не мог не приехать, и с нами вместе тоже занимался ритмикой. Тут я и познакомился с ним более или менее близко. Как он досадовал и как волновался, отмечая, что русские артисты почти не проявляют интереса к далькрозовской ритмике! Ни одного оперного, ни одного балетного артиста, ни на спектакле, ни на занятиях.

Позже балетные говорили мне, что Далькроз им ничего не дает: тела он не воспитывает, жесту не учит. Гораздо больших результатов достигают балетные школы.

Я лично склонялся к их мнению, хотя дружил и с фанатиками-далькрозистами: с князем, с артистом Жоржем Питоевым и другими.