Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

Козаченко собирает все силы, чтобы не показать, что разозлился и что еле сдерживает волнение, – и идет к директору.

Но едва только открывает он дверь директорской ложи, как из глубины ее подымается стройная изящная фигура князя Волконского, идет навстречу вошедшему, приветливо улыбается, протягивает руку и говорит:

– Пожалуйста, извините меня, дорогой Георгий Алексеевич. Вы совершенно правы. Я слушал вас сегодня не из этой ложи, а из публики. Хор звучал изумительно. Позвольте от всей души поблагодарить вас, и еще раз извините меня и не сетуйте на меня!

Таков был князь Сергей Михайлович Волконский.

В дальнейшем мне придется говорить о нем еще. В эмиграции нам приходилось вместе работать.

«Наш театр» в Петербурге

В Институте Далькроза познакомился я с молодым человеком, сразу обратившим на себя мое внимание. Фанатик идеи Далькроза. Брюнет, довольно высокого роста, худой, в очках (по близорукости), очень живой, веселый, приветливый.

Он оказался русским драматическим артистом Передвижного театра П.П. Гайдебурова – Георгием Ивановичем Питоевым.

От него я впервые услыхал о существовании в России такого театра, и меня многое в нем заинтересовало. Интересна была, прежде всего, идея передвижничества и ее практическое осуществление. Спектакли готовились в столице, и затем труппа уезжала в длительную поездку по провинции, где и играла в разных городах без репетиций в течение нескольких месяцев привезенные и приготовленные в столице пьесы. Актеры «выгрывались» в свои роли, спектакли «крепли», создавался прочный ансамбль, получалось нечто совершенно непохожее на то, что обычно делалось в провинции – плохие, на скорую руку срепетированные спектакли со всякого рода небрежностью, разноголосицей, отсебятиной.

Интересен был и репертуар передвижников: они могли отходить от шаблонных, затасканных пьес, подлаживающихся под вкус широкой публики, могли браться за пьесы с углубленным психологическим содержанием. Г.И. Питоев много рассказывал, например, о пьесах вроде «Свыше нашей силы» Бьернсона, о «Телль» Рене Моракса.

Питоев говорил, впрочем, и о том, что вокруг него образовалась группа артистов-единомышленников, которая переросла репертуар передвижников и затевает отход от них. Этой группе хотелось бы взяться за иной репертуар, более ответственный и более интересный, но это требует еще подготовки. Больше всего Питоев мечтал о трагедии «Ипполит» (Эврипида) и о «Розе и кресте» Блока.

Однажды он стал читать роль Ипполита в присутствии моем и еще одной барышни – Н.П. Федоровой из Петербурга, – и мы с ней сами того не заметили, как вслед за Питоевым сами втянулись в чтение за другие персонажи.

С этой поры мы стали ежедневно втроем читать то «Ипполита», то другие трагедии, причем я своим «чтением» доставлял моим партнерам необычайно много веселья. Я совсем не умел читать и вносил в чтение классических трагедий до такой степени обывательские интонации, что Питоев и Федорова хохотали надо мной буквально до слез… Я и сам хохотал с ними, но, как ни старался, нужного тона найти так и не мог. Впервые я ощутил тогда, что это – не опера.

Так или иначе, я сдружился с Питоевым и, по возвращении в Петербург, поселил его у себя в квартире. Он очень понравился моим домашним и внес к нам в дом много интересного.

Между прочим, мы с ним завели у меня и уроки ритма и стали обучать его группу «отщепенцев» от передвижников. И вскоре совершенно неожиданно у меня на квартире создалось нечто, что получило название «Наш театр», и что на самом деле я не могу сейчас назвать иначе, чем «Наше озорство», – самое бесшабашное, а в некотором отношении и неслыханное.

Поздней осенью 1912 года в Доме просветительных учреждений на Обводном канале против Балтийского вокзала был объявлен драматический спектакль из произведений Пушкина – «Пир во время чумы», «Русалка» (первый акт) и «Моцарт и Сальери», – и открывал его не кто иной, как я в роли молодого человека в «Пире во время чумы»…

Как это случилось, просто не знаю, как теперь и рассказать. Но в двух словах произошло вот что.

Каким-то чудом мы получили только что построенный Дом просветительных учреждений, принадлежавший Народному университету, в нем зал с небольшой сценой. Нам нужно было время от времени ставить там спектакли для народа. Однако нами было выговорено право кое-что ставить и для себя, как в студии.

И вот Питоеву с его группой захотелось непременно попытаться сыграть Пушкина, которого, кстати сказать, никому и никогда сыграть не удавалось. Группа Питоева давно уже к этому и готовилась. Я же подвернулся им случайно, и так как у них была нехватка в мужчинах, они мне предложили попробовать себя в драме.

Меня это заинтересовало, и, хотя я был очень занят оперой в Мариинском театре, я очертя голову согласился. Конечно, играл не под своим именем и в том, за что я брался, не отдавал себе никакого отчета…