Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

Подробный рассказ обо всем этом немыслим, разумеется. Я хотел бы лишь подчеркнуть, что для меня подобная работа была и нова, и захватывающе интересна. Она открыла мне много такого, о чем я просто и не подозревал. Между прочим я тут только на Питоеве понял, что значит «знать театр». Питоев его знал так, как редко кто знает. Он мог создавать спектакли буквально из ничего и на «пустом месте». Он сам мог построить сцену, наладить освещение, написать декорации, всех одеть, обуть, сшить и пригнать костюмы и обувь, все срежиссировать и в заключение еще сыграть одну из главных ролей в пьесе. Он был каким-то универсальным человеком в театре, наваливавшим всегда на себя бездну работы. Недаром он, переутомив сердце, внезапно и скончался, можно сказать, сгорел потом в Париже, где он завел свой французский театр, сгорел буквально на посту и совершенно не вовремя, в возрасте всего лишь 55 лет.

Что касается меня и моей психики, то должен сказать, что в «Нашем театре» провел время все-таки недаром. По крайней мере, я многое осознал. Хоть и неумело и без всякой техники, я переиграл там несколько ролей и ясно ощутил разницу между оперой и драмой. Опера несравненно легче драмы (обычно люди думают наоборот). В опере вам все готово: тональность (нота, с которой начинаете монолог), темп, нюансы. В опере вы не один на сцене, у вас есть фон, вам есть на что опереться, музыка ведет вас, и вы знаете, куда и как идти.

В драме вы на сцене один как перст. Все, решительно все вы должны добыть из себя, никто и ничто вам не поможет.

«Наш театр» просуществовал приблизительно с год. Летом 1913 года, чтобы не рассыпаться, он играл в дачных театрах в Финляндии.

Мне все труднее и труднее становилось принимать в нем участие. Летом 1913 года мне пришлось уехать в Париж и Лондон. Меня пригласил С.П. Дягилев для участия там в русских оперных спектаклях с Шаляпиным. По возвращении же из-за границы я «Нашего театра» уже не нашел.

Мои поездки по России

Первая поездка

Когда принадлежишь театру, уезжать, разумеется, трудно. Не пускают. Это рационально, по-своему. Попробуй-ка разрешай ездить, – все «по всем швам расползется», постоянно будет не хватать артистов для театральной работы.

Но мы все-таки ездили и «удирали». Обыкновенно недалеко, в ближайшие города, чаще всего на концерты во Псков, в Нарву, Ревель, Новгород, Витебск, Великие Луки, Вильно… «Удирали», как мы говорили, «похалтурить» – то в одиночку, а то вдвоем, втроем, как придется. Предварительно стараешься узнать или сообразить, будешь ли занят, скажем, на следующей неделе, и чуть что тихонько скроешься для театра на сутки – на двое. Всегда с риском попасться, конечно. Узнают, оштрафуют… Но все всегда как-то «сходило».

Один только раз попалась компания артистов (кажется, четверо), ездивших на «халтуру» в Рыбинск. И как странно попалась, несчастливо… Казалось, все было рассчитано правильно: и время было подходящее – Великий пост. В театре шли спектакли специально вагнеровского абонемента, и на избранную неделю приходилось три спектакля оперы «Зигфрид». В ней участвовали немногие и всё люди надежные.

Надо же было так случиться, чтоб заболел исполнитель партии Зигфрида наинадежнейший тенор Ершов. Дублером ему был один только тенор Матвеев. Но вот его-то в театре в нужный момент недосчитались. Послали за ним на квартиру, а его дома не оказалось. И никто не мог сказать, куда он делся…

И получился страшный скандал. Театр украсился красными огнями, извещавшими о перемене спектакля. Да еще спектакля специального абонемента, на горе всем любителям Вагнера. Оперу «Зигфрид» пришлось заменить чем-то совсем не вагнеровским, не помню, чем именно, – кажется, «Риголетто» или «Лакмэ».

В театре все глухо молчало, хотя все догадались, что скандал произошел из-за «халтуры»… И вот ждут возвращения «удравших», готовятся накрыть, обличить их.

И накрыли-таки и обличили. Подвел какой-то тип, который прислал в дирекцию императорских театров афишу о концерте из Рыбинска.

Всех здорово оштрафовали. Больше всех тенора Матвеева. И я не знаю, удалось ли ему впоследствии как-нибудь сгладить штраф – отработать его (это иногда удавалось при хороших отношениях с главным режиссером).

История эта всех, разумеется, напугала, но «халтур» наших не остановила. Мы продолжали «халтурить». Большинство, впрочем, боялось двигаться и сидело на месте.

Я лично удирал при каждом удобном случае, – мне нравилось «проветриваться». Художественного удовлетворения такие «халтуры», конечно, не давали и давать не могли. Это были всегда концерты обычного сборного характера с пестрой программой, а вернее, без всякой программы. Попросту, пели и играли, кому что в голову взбредет. Но было интересно не сидеть на месте, а двигаться, постепенно знакомиться с Россией (в нашем случае с городами более или менее северной ее части). Это развлекало и развивало и «встряхивало». Заводились провинциальные знакомства и связи. Приобретался опыт по налаживанию и устройству концертов.