Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

Болтая дальше, показываю его публике и в конце концов сажаю его на песок у барьера арены. Несчастный петух обалдел от обилия света в цирке, от множества людей и вообще от всей обстановки циркового представления, он весь осел, скорчился, застыл у барьера.

А я вынимаю из корзины второго петуха и торжественно сажаю его на высокую тумбу. И вдруг замечаю, что он ни с того ни с сего собирается петь и делает уже характерные перед этим движения. Быстро сообразив, в чем дело, говорю ему: «Петя, спой и скажи публике „здравствуйте“!» И – можете себе представить – петух заорал во все горло ку-куре-ку-у-у!

Гром аплодисментов, а я ничего и сообразить не могу. Гляжу, петух собирается повторить свой привет. Я опять ему: «Так, так, Петя еще раз, добрые, мол, вам пожелания!» И он заорал еще раз. И вслед за этим еще и еще раз. Публика ревела от восторга. Успех был умопомрачительный. Петух проорал 16 раз. Я еле унял его и ушел с арены с триумфом. Долго потом я ломал голову над тем, что же такое произошло и почему какой-то петух принес мне – столько удачи? И только спустя много времени я сообразил, что зря я тратил время и силы на обучение петуха пению. Оказывается, достаточно петуху, высоко сидящему, показать другого петуха, сидящего низко, чтобы он сразу почувствовал себя победителем и заорал во все горло.

Без конца и без устали болтал Дуров в течение ночи. Давно мы миновали Бологое, Тверь, Клин, уже светать начало, скоро Москва, а он все болтает, рассказывая про свою цирковую жизнь. Сил нет запомнить все, что он проделывал в жизни и на арене и как он, озорства ради, зло и остроумно высмеивал то очередных «отцов города», то ненавистных ему приставов, градоначальников, губернаторов. А то насмехался над коронованными особами… Всюду его оштрафовывали, приговаривали к тюрьме, высылали, но в общем он как-то из всего умел выкарабкаться, и ему почти всегда и почти все сходило. Уж больно остроумен он был, и ему многое прощалось.

Рано утром приехали мы в Москву. Перевели нас на Курский вокзал; там длительная остановка. Мы напились в купе кофе и накупили газет. Они полны были судами и пересудами по поводу только что разыгравшейся истории в городе Клину, который мы ночью проехали. Там жандармы как-то непочтительно обошлись с очень важной персоной – некиим драгоманом (не представляю себе, что это значит) Петровым. Они нагрубили ему, чуть не арестовали и еще что-то сделали. И поднялся скандал, который газеты раздули до чрезвычайных размеров. Дуров прочел нам обо всем этом вслух, а мы «намотали себе на ус». Скоро мы двинулись по Нижегородской дороге. Дуров с женой доехали до Владимира, я отправился дальше на Нижний Новгород. Расстались мы с Дуровым по-приятельски. Я ему чем-то понравился (должно быть, тем, что с полным вниманием слушал его всю ночь), и он на этот раз серьезно уже пожелал мне успеха в концертной поездке и приглашал на обратном пути к себе в Воронеж. Там-де у него дом, и он мне в нем всех своих зверей-артистов покажет: собак, крыс, мышей и даже ученого журавля…

Спустя несколько дней, переезжая с концертами из города в город, где-то около Харькова купил я на вокзале газету «Вечернее время» и в ней на первой странице в отделе телеграмм (и с пометкой «случайная») прочел телеграмму из Владимира: «Город Клин проехал благополучно. Анатолий Дуров».

Турне с М.А. Михайловой – мою первую длительную поездку по России – я хорошо помню и в дальнейшем. Правда, по содержанию она ничем особенным не была замечательной. Это была самая обыкновенная поездка, таких много. Два певца и пианист, он же и аккомпаниатор. Каждый выступает солистом и в ансамблях (дуэты «Не искушай меня без нужды», «Уймитесь, волнения страсти», «Вьется ласточка сизокрылая», а из опер – мадригал из «Ромео и Джульетты», дуэты из «Искателей жемчуга», из «Мефистофеля» Бойто и др.).

Единственно, чего я лично старался держаться, – это того, чтобы, по возможности, не исполнять чересчур запетых вещей. Я пел романсы Глинки, Даргомыжского, Римского-Корсакова, Чайковского, Мусоргского, а из оперных арий «Зачем будить меня» из оперы «Вертер» Массне, «Потерял я Эвридику» из оперы «Орфей» Глюка, каватину царя Берендея из «Снегурочки» Римского-Корсакова, песню Михайлы Тучи из «Псковитянки» его же.

Иногда я пробовал проверять себя и, болтая с эстрады с публикой, спрашивал ее, что она хотела бы слышать. Увы! Она забрасывала меня просьбами петь самое банальное, избитое и даже определенно не стоящее, дело доходило даже до песенок Вертинского… В конце концов я перестал считаться с вкусами публики и пел то, что сам находил нужным петь.

Наше турне имело большой успех, но не это я теперь вспоминаю. Я вспоминаю больше всего самую поездку нашу, дорожные впечатления. Никогда мне не приходилось – ни раньше, ни позже – так путешествовать по России. Обыкновенно концертные поездки отличаются деловитой торопливостью: днем едешь, вечером поешь. В данном же случае мы ехали «с прохладцей», не торопясь и иногда даже останавливались.