Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

Попробую вкратце рассказать об этой затее, по крайней мере о «Пире во время чумы». Спектакль был задуман и выполнен в тонах – по тому времени – самых крайних. Все происходило на фоне черного бархата, дававшего впечатление дали. На переднем плане на двух стоймя поставленных бочках лежали очень толстые доски. Они служили столом для пирующих…

По бокам два пылающих факела, их пламя дрожало и освещало все зловещим светом… На столе безумие блеска и роскоши – золотая и серебряная посуда: блюда, вазы, тарелки, кубки – и огромных размеров чисто экзотические цветы, каждый величиной с человеческую голову и больше.

Четверо участников в необычайно ярких костюмах: молодой человек весь в голубом, Лаура в желтом, Мэри в серебряном платьях, а председатель в ярко-красной мантии и, кажется, даже с короной на голове.

Этим четырем персонажам предстояла задача изобразить оргию пира. Ох, как это было трудно! Как долго мы с этим возились!

Нам был предложен особый прием читки пушкинских стихов. Мы должны были обязательно останавливаться на цезуре стиха – есть на ней знак препинания или нет, возможно было остановиться по смыслу или нельзя – все равно. Остановка на цезуре была обязательной.

Прием, разумеется, искусственный, но он был по-своему интересен: обстановка порождала совершенно неожиданную интонацию следующей за ней фразы, и мы с увлечением занимались читкой Пушкина по этому методу.

Вот как пришлось читать мне в самом начале:

Репетиции «Пира» долгое время нас, участников, не удовлетворяли. Режиссер Арк. Павлов. Зонов, работавший раньше с В.Ф. Комиссаржевской и с передвижниками, предоставил сначала каждому из нас проявляться по-своему, а сам сидел молча и наблюдал нас, покуривая трубку. Мы, что называется, «изводились», из кожи лезли вон, и у нас получалась разноголосица.

Надо мной опять много хохотали: я никак не мог найти ровности и однородности голоса. То хвачу чересчур высоко и громко, а то меня неслышно совсем. Вот и смеялись, говоря, что если обычно «горе» актера происходит от недостатка голоса, то вот актер (указывая на меня), у которого «горе» от избытка голоса!

Долго бились со мной… Я всех задерживал… И было скучно… А режиссер все сидел и курил, молча.

Но вот однажды, когда мы подошли к моменту появления телеги с мертвецами, режиссер вдруг спросил, обращаясь, кажется, ко мне:

– А как вы думаете, – с какой стороны появится телега?..

И – удивительное дело! – не только я, но мы все на минуту задумались, произошла пауза, и потом мы все разом сказали:

– А знаете – никакой телеги не нужно!..

– Так как же без нее? – спросил режиссер.

– Мы ее увидим в публике, – ответили мы хором. – На лицах наших должен отразиться ужас от вида телеги!..

Режиссер после этих наших слов буквально осенил себя крестным знамением и сказал, что, если мы сами дошли до отрицания такого важного аксессуара, как телега, то с нами можно начинать и работу.

И он начал… Молчать перестал. Репетиции оживились. У нас появился общий ритм, в действие вносился порядок, и вообще все стало принимать определенную форму. Становилось интереснее.

Параллельно с нами репетировали «Русалку» и «Моцарта и Сальери» приблизительно в тех же тонах. Роль Моцарта играл Питоев.

Но вот, наконец, наступил и вечер спектакля. Все были возбуждены и провели его с увлечением и, как мне показалось, с необычайным подъемом.

Успех у публики (ее было довольно много), конечно, средний. Публику «ошарашил» весь наш подход к Пушкину, она, в конце концов, не отдавала себе отчета в том, хорошо это или плохо.

Зато на другой день нас жестоко обругали газеты, все сразу, и назвали нас «модернистами с Обводного канала».

Однако ни одна из них не сказала, что мы плохо играем. Это одно мы сочли за «успех» и решили продолжать дело. У нас было множество проектов.

Пришлось нам играть и без озорства, для публики Народного университета. Мы играли и «Бедность не порок», и «Василису Мелентьеву», и что-то тургеневское, – кажется, «Провинциалку» и «Нахлебника», а из нерусского репертуара «Сганарэль» и «С любовью не шутят» Мольера и очень милую вещицу Ривуара «Жила была пастушка» в переводе Питоева.

Но мы сыграли и… «Короля Лира». Ни много ни мало! Постановка опять-таки Питоева, эффектнейшая, красочная, оригинальная. Роскошные костюмы буквально из рогожи, которую мы все раскрашивали.