Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

Получилось глупейшее положение. Я дал знак аккомпаниатору, и мы с ним ушли в нашу «артистическую». А в публике декламация продолжалась, и она длилась без конца, более получаса.

Когда нам пришли сказать, чтобы мы продолжали программу, мы вышли вдвоем с певицей и спели два дуэта, заканчивавшие концерт. Публика встала. Некоторые двинулись к выходу.

Ко мне подходит хозяйка дома и спрашивает – как же мой номер? Ведь я его не исполнил.

Я ответил ей, что в свое время я на эстраде был, но кто-то из публики экспромтом пожелал меня заменить и заменил, и мне пришлось уйти. Считаю, что я уже не обязан петь.

– Ах, как это любезно с вашей стороны! – говорит хозяйка.

– Не меньшую любезность оказали мне своим вниманием и вы, – отвечаю я.

Пришлось, разумеется, немедленно уехать, махнув рукой на гонорар. Однако мне его все-таки прислали на дом…

Была и еще история в доме В-их на Английской набережной, правда, не столь неприятная, сглаженная и исправленная хозяевами дома.

Мы пели там с Е.И. Збруевой, и вначале все шло хорошо. Нам отвели «артистическую», и с нами то и дело общались хозяева и даже представили нас кое-кому из входивших к нам гостей. И первую часть программы мы исполнили без инцидентов.

Но наступил антракт, и публика была приглашена в другую комнату к столу, и все сели ужинать.

Про нас забыли, мы остались в «артистической» одни и чувствовали себя, конечно, преглупо. Однако веселились и вспомнили, как однажды, вот также в частном доме, играл знаменитый Антон Рубинштейн. В какой-то момент к хозяйке дома подходит ее мажордом и спрашивает:

– Ваше сиятельство, а музыканту где накрыть?

Очень к месту пришлось у нас воспоминание об этом…

Через некоторое время к нам вошли хозяин и хозяйка, оба растерянные. Рассыпались в извинениях. Приказали немедленно накрыть нам стол в «артистической», и хозяйка, бросив гостей, осталась ужинать с нами.

После ужина мы без инцидентов спели вторую половину программы.

Вспоминается мне сейчас один салон, в котором мы пели сначала по приглашению за плату, а потом стали бывать там просто в гостях и пели без всякого гонорара, для собственного удовольствия. Это – дом-особняк Ратьковых-Рожновых на Мойке, против реформатской церкви. Мы там своего рода «музыкальное гнездо» свили и нередко без всякой публики сходились и «музыканили».

Однажды мы затеяли там исполнение «Stabat Mater» Россини и с увлечением за это взялись. Руководство взял на себя бывший директор императорских театров князь Сергей Михайлович Волконский. Я впервые тогда с ним познакомился, и мне очень он понравился и своим внешним видом, и мягкостью обращения с людьми, и тем, что он говорил и рассказывал. А рассказывать он умел красочно и увлекательно. Он был одним из самых крайних искателей и идеалистов того времени.

Как-то раз, в сезоне 1911–1912 годов, попал я на его публичную лекцию, и он буквально увлек меня рассказом про «чудо», на которое он натолкнулся в Германии и которому, как он выразился, предстоит «переродить все человечество».

Он говорил, что где-то под Дрезденом ему пришлось встретиться с удивительными людьми. Они как-то особенно «прозрели» и открыли путь к новой, совершенно особенной жизни, полной светлой радости, красоты и оптимизма. Они поняли, что в мире есть область, где воображение встречается с разумом и где самый крайний идеализм встречается с реальностью его осуществления. И эта область есть РИТМ. А ритм – это могучая сила, играющая роль не только в музыкально-эстетическом развитии человека, но развивающая всего человека и все его способности, не предрешая его специальности.

Ритму принадлежит будущее. Он – в центре всего. Ему, и только ему предстоит облагодетельствовать человечество.

Далее князь рассказывал о том, как он познакомился и с людьми, высказывающими эти мысли (главою их был некий Жак Далькроз, музыкант, профессор Женевской консерватории), и о том, как он побывал в созданном ими специальном здании Института ритмического воспитания, где, между прочим, видел совершенно изумительное зрелище – оперный спектакль («Орфей» Глюка) такого характера и такой формы, каких «нет ни на одной сцене».

Рассказ князя был так увлекателен, что я сразу же и порешил ближайшим летом побывать в Институте Далькроза в Германии и познакомиться на месте со всем, что там делается.

Это было мое первое более или менее свободное лето.

Жак Далькроз

Институт Далькроза находился в Германии под Дрезденом, вблизи маленького местечка с поэтическим названием Светлая Долина. Когда я приехал туда, там царило большое оживление. Это было время так называемых Festspiele (праздничных игр) института. Много народу. Мачты с флагами различных национальностей. Говор на разных языках. Разнородный состав публики: молодые и пожилые. Нетерпеливое ожидание.

Видел я и спектакль «Орфей» Глюка. До того я был знаком с этой оперой по Мариинскому театру с Собиновым в заглавной партии.