Белые облака. Они громоздились на горизонте. Их нес ло к побережью. Они таяли и вновь возникали над вечно колеблемым океаном. Меня убаюкивала доисторическая белизна, ведь такими облака были в эпоху ревущих вулканов, в эпоху голой земли, еще не тронутые плесенью вездесущей жизни; такими они проплывали над раскачивающимся «Мэйфлауэром», над ордами Аттилы, над аттическими городами; такими они были в безднах времен, над хищниками, рвущими тела жертв в душной тьме джунглей.
«Господи! Господи! Господи! Господи!»
Я, кажется, приходил в себя. По крайней мере, начинал понимать жалобы Пана.
– Я из тех, кто никогда не будет богатым, – жаловался Пан. – Того, что у меня есть, едва ли хватит на старость.
– Но выглядите вы крепко.
Я не утешал его. Мне было наплевать, как он выглядит, но для своего возраста он действительно выглядел неплохо.
Он скептически поджимал губы.
– Я, конечно, не выгляжу стариком, но в Индии мне уже не побывать. А будь у меня деньги, я бы вновь съездил в Индию.
– Почему именно туда?
– Не в Антарктиду же. – Голубые глазки посверкивали. Он был доволен, что нашел собеседника. – Я там не бывал. Но я плавал на Оркнеи.
– Что-то вроде кругосветного путешествия?
– Не совсем. Сам не пойму, что меня гоняло по свету. Но если мне нравилось место, я непременно пытался его обжить. Я не квакер и не болтун, у меня свой взгляд на мир.
Я кивал. Мне было все равно, о чем он говорит. Меня устраивал фон – живой фон бессмысленной человеческой речи. Конечно, не так впечатляет, как океан, но все же…
– Почему в Индию?
Он хмурился:
– Страдание очищает. Еще лучше очищает вид чужих страданий. Я до сих пор радуюсь, что не родился индусом. Хорошо чувствовать свои мышцы, ступать по земле, знать, что завтра ты можешь поменять край, если он тебе разонравился. А индус рождается на мостовой и на мостовой умирает.
– И никаких других вариантов?
– Наверное, есть, но они исключение. – Он ухмыльнулся. – До сих пор рад, что я не индус. Ради такого ощущения стоило съездить в Индию, правда?
Я кивал.
– Страдание очищает. Человек, видевший Индию, мыслит уже не так, как человек, никогда не покидавший своего паршивого городишки.
– Наверное.
Взгляд Пана остановился на газетах, беспорядочно разбросанных по стойке бара.
– Многие, правда, не бывали в Индии. Конечно, это не криминал, – покосился он на меня, – но кругозор таких людей сужен. И таких людей, к сожалению, большинство. Они не знают, что с чем сравнивать, а потому не умеют ценить жизнь.
– Только поэтому?
Пан усмехнулся:
– Каждый день мы читаем о самоубийствах, да? А аварии на дорогах? Разве станет человек, видевший много страданий, мчаться на красный свет или стреляться на глазах у приятелей?
– Бывает такое?
– Еще бы! – Он вновь наполнил стаканчики. Он, пожалуй, не отдавал отчета, сколь справедливы его слова. – Только что писали об одном придурке. Собрал людей на пресс-конференцию и пустил себе пулю в лоб. – Пан колюче уставился на меня: – Почему он так сделал?
– Наверное, не бывал в Индии.
– Вот именно! – Пан обрадовался. – Вы умеете понять мысль. А смешнее всего то, что придурок, о котором я говорю, запросто мог смотаться в Индию. Средств у него хватало.
– Боялся?
– Не знаю, – неодобрительно отозвался Пан. – Он давно числился в чокнутых. Десять лет просидел где-то на задворках, а в банке у него росли проценты. Знаменитый человек, я заглядывал в его книги.
– Что значит – десять лет на задворках?
– Ну, на задворках – это и есть на задворках. Роскошная вилла в лесном краю. Никого к себе не пускал, даже баб. Разве не придурок?
– О ком это вы?
– Слышали, был такой Барлингер?.. Нет, кажется, не так. – Он развернул одну из газет. – Да, точно, Беллингер… Здесь даже фотография есть.
«Господи! Господи! Господи! Господи!»
Мерзкий холодок пробежал по плечам.
Я забыл, что все это еще близко. Я даже опустил глаза, чтобы Пан не увидел их выражения. Скептически обозрев фотографию, он вынес окончательный приговор:
– По глазам видно – придурок. Такие не ездят в Индию.
Зато он бывал в Гренландии, подумал я. И сказал вслух:
– Я слышал о Беллингере. Знаменитый писатель. Выдвигался на Нобелевскую премию. Там, в газете, никакой ошибки?
– О! – удовлетворенно подтвердил Пан. – Можете убедиться.
Я взял газету. Пан не ошибся: имя Беллингера попало на первую полосу.
Больше того, в газету попало еще одно знакомое мне имя: доктор Хэссоп. Он проходил и как свидетель, и как старый приятель писателя. Просмотрев текст, я узнал, что весь роковой для Беллингера день доктор Хэссоп провел в компании с писателем и его новым литературным агентом. Не знаю, собирался ли доктор Хэссоп принимать участие в объявленной Беллингером пресс-конференции, но он постоянно находился при старике. Может, он что-то такое чувствовал? Или сумел вытянуть из него что-то важное? Одиннадцать лет молчания, и вдруг – пресс-конференция! О чем собирался Беллингер поведать миру?
В стенах отеля «Уолдорф-Астория» Беллингер тоже ни на минуту не оставался один.