Записки случайно уцелевшего

Почему-то вся наша армия свято уверена в том, что такой жест в сочетании с этим восклицанием означает по-здешнему максимальное расположение к собеседнику. Война вообще легко порождала подобные массовые заблуждения, поголовную веру в самые курьезные предрассудки и фикции, мгновенно становившиеся неискоренимыми даже вопреки очевидности. Помню, уже потом, в Порт-Артуре, один молодой и неглупый старший сержант в разговоре по душам сказал мне:

- Чудной японцы народ, товарищ капитан. И устроены по-своему, особенно бабы ихние,- подмигнул он. - У них ведь - поперек, теперь-то мы знаем...

Это убеждение было в нашей армии почему-то неистребимо стойким и повсеместным.

Там же, в Порт-Артуре, я вопреки предостережениям друзей, опасавшихся недреманного ока СМЕРШа, однажды разговорился с интеллигентным японским офицером. В свое время он изучал русскую филологию в токийском университете Васэда и теперь выполнял обязанности переводчика, благодаря чему еще не был отправлен в лагерь военнопленных.

- Объясните мне наконец, господин капитан, смысл русского слова «шанго», - попросил он, узнав, что я литератор. - Я понимаю, что оно синонимично слову «хорошо», но все-таки точное его значение мне не ясно.

Он был очень удивлен, когда я сообщил ему, что у нас это слово считается не то японским, не то китайским.

Но это - потом. А пока выставленный вверх большой палец на протянутой руке (кстати сказать, жест, ставший впоследствии на автомобильных дорогах всего мира сигналом «подвези!») обращен к пленным японским солдатам. А те ни на него, ни на восторженные крики «шанго!», к разочарованию наших, не реагируют.

Так, в бессмысленных восклицаниях и яростной, но дружелюбной односторонней жестикуляции проходит примерно с полчаса. Новое качество в эту затянувшуюся мизансцену вносит разбитной старшина. Он первый протягивает японцам не свой большой палец, а по куску хлеба с американской тушенкой. Так или иначе, в ответ на угощение японцы выказывают нечто напоминающее радость, однако связанные за спиной руки не позволяют им воспользоваться пищей.

Как раз в этот момент со стороны головы колонны возвращаются смершевский подполковник и общевойсковой майор. Лица у них хмурые, видимо, восстановление моста затягивается, а наладить переправу иным способом не удается. Капитан докладывает подполковнику о здешнем происшествии, о необходимости срочно доставить пленных в разведотдел, а заодно испрашивает разрешения развязать японцев, чтобы они могли поесть. Подполковник милостиво разрешает, хотя явно раздосадован тем, что пленных усадили в его «виллис», и с неудовольствием наблюдает, как наши солдаты наперебой суют японцам сухари. Однако ему сейчас не до японцев. Махнув безнадежно рукой, он коротко бросает майору. «Пошли к саперам...» - и оба решительно направляются в хвост колонны.

Утомленный вынужденным бездельем, я возвращаюсь к политотдельскому грузовику, залезаю в кузов, накидываю на себя плащ-палатку и сажусь, прислонясь спиной к заднему борту. Политотдельцы спят, Журавин, видимо, тоже отправился в хвост колонны к своему редактору. Солнце уже зашло за сопки, и со стороны болота тянет сыростью. День, начавшийся вполне успешно, клонится к концу с печальным итогом: продвижение главных сил армии приостановилось. Я изредка поглядываю в сторону пленных - до них примерно метров пятьдесят. Они по-прежнему важно сидят в начальственном «виллисе», но толпа вокруг них уже рассеялась. Теперь к ним проявляет интерес разве только выставленный возле «виллиса» в качестве часового его водитель. Шумное, многоголосое «население» пробки разбрелось по своим машинам и угомонилось.

Невнятное тревожное движение возле «виллиса» почему-то заставляет меня встряхнуться от дремоты. Сумерки еще не сгустились, и какое-то время я ошалело наблюдаю, как вернувшийся подполковник отдает там какие-то команды, распоряжается, хлопочет. Подчиняясь его приказаниям, два автоматчика помогают пленным японцам спрыгнуть на землю, после чего зачем-то ведут их, этак чинно, словно отсчитывая шаги, обратно на болото. Руки у пленных опять связаны за спиной. Я не сразу замечаю, что подполковник тем временем суетливо выстраивает вдоль обочины отделение автоматчиков. Отвратительная догадка осеняет меня, лишь когда наши солдаты там, на болоте, ставят японцев спиной к дороге, а сами бегом возвращаются на обочину. Я рывком сбрасываю с себя плащ-палатку, перемахиваю через борт и, еще ни о чем не думая - лишь бы успеть, - бросаюсь туда.

- Товарищ подполковник, зачем вы это делаете! - с разбега выпаливаю я ему в лицо эту дурацкую фразу.

На его насупленном, раздосадованном бессилием ликвидировать затор, но самоуверенном лице мелькает что-то вроде иронического интереса к моей персоне.

- Иди, капитан, гуляй, дыши воздухом, - не сразу отвечает он мне с каким-то наглым добродушием в голосе.

- Ну, нельзя же так! - в отчаянии я взываю к его разуму и невольно впадаю в книжный пафос: - Поймите, что такие меры деморализуют настоящих воинов!..