Записки случайно уцелевшего

Впрочем, и Джилас был далеко не первым проницательным аналитиком коммунистической доктрины. Ведь и задолго до него умные головы априорно проникли в существо «великого учения». Так как на протяжении своей жизни я вынужден был не раз «проходить» историю партии, у меня в памяти крепко засела дата Первого съезда РСДРП. 1898 год. Кто же из людей моего поколения этого не знает! Но мало, очень мало кто из моих сверстников даже теперь, в эпоху перестройки, знает, что в том же году, когда в Минске состоялся этот самый первый съезд, от которого мы и сейчас еще танцуем в своих исторических штудиях, как от печки, Лев Толстой, сидя у себя в Ясной Поляне, записал в дневнике вещие слова: «Если бы даже случилось то, что предсказывает Маркс, то случилось бы только то, что деспотизм переместился бы. То властвовали капиталисты, а то будут властвовать распорядители рабочих».

Так вот, ровно семьдесят лет спустя инстинкт самосохранения подсказал этим самым российским «распорядителям рабочих», что если сегодня они не подавят чехословацкий порыв к свободе, то завтра их власти придет конец, ибо и в других странах, в том числе и в России, рабочие захотят сами распоряжаться собой. То, что это было ясно нашим правителям, неудивительно. Удивительно, что это все еще не стало аксиомой для множества советских людей, в том числе и для просвещенных и многоопытных.

Вечером 20 августа 1968 года мы отмечали день рождения бывшей нашей сокурсницы, а тогда редактора «Советского писателя» и нашей соседки по дому Верочки Острогорской. Было много народа, много выпивки и много веселых тостов. Из присутствующих помню Даниных, Карагановых и, конечно, Елизавету Яковлевну Драбкину, весьма дружественно расположенную к моей жене, отредактировавшей ее «Черные сухари» для «Нового мира». Эта женщина была живой легендой. На нее даже в ЦДЛ показывали пальцем, говоря: «Та самая Драбкина, чей отец похоронен в Кремлевской стене. Та, которую ребенком Ленин кормил с ложечки кашей. Та, у которой был роман с Джоном Ридом. Та, что отсидела свои семнадцать лет в каторжном лагере. Да, глухая совсем - ведь ее Берия лично бил тяжелой пепельницей по голове...»

Было весело - тот вечер удался, никто не хотел расходиться, и засиделись допоздна. Уже далеко за полночь тосты в конце концов иссякли и вспыхнул неминуемый в те дни спор: введем мы войска в Чехословакию или нет? Собственно, спора как такового не было: все склонялись к мысли, что советская интервенция -непозволительна, невероятна, невозможна, наконец неприлична. Только я придерживался противоположной точки зрения и считал, что она неминуема. За что и схлопотал от своего друга Данина звание «неисправимого пессимиста» и предложение биться об заклад на бутылку армянского коньяка.

В тот час, когда мы заключали пари, наши танки уже мчались по чехословацким дорогам к Праге...

Узнал я об этом утром из радиосообщений «из-за бугра», еле различимых сквозь отчаянную забива-ловку.

Часов в десять я спустился на лифте к своему почтовому ящику за газетами. Однако их еще не было. Нетерпение побудило меня выйти из подъезда во двор, навстречу ожидаемой с минуты на минуту почтальонше. Проходя мимо закутка лифтерши, я неожиданно встретился взглядом с сидящим у нее незнакомцем. Неожиданно для себя, но никак не для него: напротив, он был весь внимание.

Вообще говоря, в самом присутствии топтуна, да еще в такой необычный день, ничего странного не было. В наших шести писательских корпусах возле метро «Аэропорт» гнездилось немало диссидентов, подписантов и просто неблагонадежных литераторов, таких, как Тарсис, Галич, Войнович, Корнилов, Ахмадулина, Копелев, Орлова, Богатырев и многие, многие другие, не говоря уже о реабилитированном Пинском. Поэтому к бдительным соглядатаям и круглосуточным постам возле наших домов мы все давно привыкли. Иногда это была машина с терпеливым «водителем», часами торчащая у какого-либо подъезда якобы в ожидании засидевшегося пассажира. Иногда тоже «Волга», но с четырьмя гавриками сразу - все на одно лицо и все делают вид, что читают «Правду». А иной раз - чаще всего напротив окон Копелева и Орловой, живших на первом этаже, - сутками дежурил таинственный фургон, судя по всему, с подслушивающей на расстоянии аппаратурой. Так что странным было не самое присутствие топтуна, а лишь его дежурство не снаружи, а в подъезде, то есть нескрываемое.

Мои размышления на эту тему подтвердила вышедшая, как и я, во двор якобы подышать свежим воздухом лифтерша.

- Явился рано утром, - объяснила она шепотом, кивнув в сторону подъезда, - показал красную книжечку и сказал, что посидит у меня...

Настроение было хуже некуда. Но тот памятный день лишь начинался.