Записки старика

– Gagea umbellata! – в восторге закричал Чекановский, перевернул несколько листов, – Anemone Hepatica! Ради бога, это наши родные цветки, наши милые земляки!

19 марта 1839 года я в Витебске возвращался из первой весенней экскурсии и проходил мимо костела доминиканов. Из церкви в это время вышла девушка, моя избранница, а потом и жена. Она любовалась первыми весенними луговыми цветками, я ей тут же поднес их в подарок, и она сохранила их в своем молитвеннике. В Енисейске, по прошествии 34 лет, похвастала она ими пред Чекановским, который радовался, видя их, и любовался ими.

– Я предлагаю, милостивый государь, ежели эти цветки вам почему бы то ни было милы, не брезгуйте ими и выберите из них хотя бы целую половину, их здесь 8 или 9.

Чекановский взял только один анемон, оказавшись от предложения, чтобы не лишить обладательницу дорогих для нее воспоминаний, и уходя со словами «сердечно и от души признателен», так сильно сжал ее руку, что та едва удержалась от крика.

– А какой ветер в Енисейске самый холодный? – спросил меня однажды Чекановский.

Я рассмотрел записки за 15 месяцев (1 мая 1872 по 30 сентября 1873), и оказалось, что это был северо-западный.

– Ну, так и должно быть, ведь это верхний полярный пассат. Здесь он должен быть и редок, и несилен: но что он выделывает в Забайкалье, чуть ему приходится спускаться на землю, тому в Европе даже нескоро поверят. Является при ясном и чистом небе маленькое облачко в самом почти зените, растет, растет, раздувается в густейшую и огромнейшую тучу с дождем, грозою, градом, и сильнейшим вихрем.

Мне случилось в Кежме быть свидетелем подобного явления. Я сообщил о том Чекановскому, он сейчас же записал в свою памятную книгу, и был очень рад подтверждению его мнения.

10 октября он уехал из Енисейска, забравши с собою Ксенжопольского. В следующем году опять отправился в экспедицию на Оленек и, возвратившись оттуда, уехал в Петербург, где и покончил с жизнью. Тоска по родине заела бедного труженика. Ксенжополський, мне говорили, выздоровел потом.

V

Еще до пожаров, узнав, что весною вовремя половодья остяки с реки Каса, впадающего в Енисей в 240 верстах ниже города, на легких своих лодочках плавают в Кеть, приток Оби, енисейский купец П. Е. Фунтосов[369] снарядил небольшую экспедицию, которая даже без бусоли[370] отправилась по Кети, въехала реками Озерной, Ломоватой и Язевой в озеро Большое, переплыла его, волоком верст в 8 нашла другое меньшее озеро, из которого реками Малым и Большим Касом вышла в Енисей. Журнал этой экспедиции дал мне возможность составить отчет и начертить к нему наглядную карту, насколько дозволяла это сделать крайняя неверность всех карт Сибири, как больших, так и малых, на которую жаловались, жалуются и, кажется, еще долго будут жаловаться все путешественники. Ежели бы только изгибы рек были на них показаны, что называется, от руки – это была бы еще беда небольшая, но часто общее направление реки смотрит совсем не туда, куда следует. Это я заметил на Ангаре, по дороге из Кежмы в Енисейск; в этом убедился и Чекановский, на Нижней Тунгуске и Оленеке. Карта представлена была мною в Императорское Русское Географическое Общество, обратила на себя внимание правительства, и летом 1875 г. приехали в Енисейск флота-лейтенант А.К. Сиденснер[371] и инженер Н. А. Мошков, для научного исследования указанного пути. Составленная ими маршрутная карта была путеводительницей для работ, предпринятых после на т. н. Оби-енисейском канале. Первому удалось скорее покончить свои розыскания и более пожить в городе, и потому он все свободное время проводил у меня, в дружеской беседе со мною и моим семейством. В начале сентября оба они покончили свои работы, и поспешили сперва на реку Чулым для осмотра ее, и оттуда в Петербург.

Едва ли не на другой день по отъезде их прибыл с низовьев Енисея пароход А.С. Баландина[372], а на нем проф. Норденшильд[373] со своими сопутниками: ботаником Люндстремом, зоологом Стукебергом и тремя норвежскими китоловами. Через полчаса по приезде они явились ко мне. Радостно встретил и принял я нежданных дорогих заморских гостей. Невозможно было мне предполагать даже подобного посещения в Енисейске.

Какое впечатление произвел их приезд на жителей города, можно судить о том по разговору, которого я был невольным слушателем.

У пристани, где остановился пароход г-на Баландина на другой день в толпе зевак, стоявших на набережной, находились между прочими и два члена городской думы, ярые преследователи всяких интриг, Матонин и Марамыгин. К пароходу был привязан морской ялик «Анна», на котором Норденшильд вшестером ехал вверх по Енисею более 600 верст.

– Вишь, на какой лодочке пробрались сюда из-за океана эти нехристи, – говорил Матонин.

– Теперь в лодочке, а на будущий год, того и гляди, на корабле да и с пушками, – подтянул Марамыгин.

Я со Стукебергом стоял шагах в пяти от разговаривающих. Благо, Стукеберг не мог понять этого милого о них отзыва.