Записки старика

Для полнейшего охарактеризования разговаривавших личностей я возвращусь несколько назад. Во время проезда Великого Кн. Алексея Николаевича[374] чрез Сибирь, они ездили в Красноярск как представители здешнего общества. У Матонина, бывшего соборным старостою, кто-то из свиты спросил:

– В Енисейске, наверное, сохранились предания из времен прошедших?

– В пожаре все предания наши сгорели, – ответил пресерьезно и пресамодовольно спрашиваемый.

– А вы что поделываете в своем краю? – спросили Марамыгина.

– Да ходим на низ, а то и на Таз.

Таз – река, образующая обширный залив, сливающийся с Обскою губою. Улыбнулся спрашивающий и более не обращался уже ни к кому с вопросами.

Когда же Марамыгин был директором городского банка, на памятнике жены своей хотел поместить надпись: «Прощай, моя директорша, скоро придет к тебе твой директор». Ему отсоветовали. А жалко. В самой Ницце, среди разноязычных эпитафий, едва ли нашлась бы хоть одна так глубоко прочувствованная.

За несколько дней до прибытия шведов (как здесь их звали) посетил Енисейск архиерей из Красноярска, и все внимание жителей было обращено на него. Мужчины и женщины бегали из одного конца города в другой, чтобы увидеть и поклониться проезжающему по улицам своему заступнику пред престолом Всевышнего. Не до шведов им было.

Но вот, проезжая по базарной площади на обеде к г-ну Баландину, архиерей заметил каких-то трех людей, странно одетых в широкополосатые рубахи и не оказавших ни малейшего стремления к поклонению ему. «Что это за иностранцы у вас в городе», – спросил он за обедом.

– Шведы какие-то приехали по океану и Енисею, Ваше Преосвященство, – ответили ему.

– Любопытно было бы видеть их поближе, – заявил преосвященный.

В следствие этого Норденшильд с товарищами (за исключением трех китоловов, виденных на площади) получил от городского головы приглашение к обеду, на котором обещал присутствовать и сам архиерей.

За обедом разговор как-то не клеился. У Норденшильда спрашивали про то, что его не занимало, и на что он не обращал никакого внимания, а ответы его, взаимно, были незанимательны для собравшейся публики. Распотешил только отец Павел, архиерейский эконом.

– Вам нужно было непременно заехать на Таз, взглянуть там на часовню, где подвизался Василий Многострадальный, да побывать в туруханском монастыре для поклонения его мощам. А то вы проехали и ничего хорошего не видели, – обратился он к Норденшильду.

– Шутит этот господин или чистосердечно выражает свое мнение? – спросил меня Норденшильд.

– Il croit dans la semplicité de son ame. Pardonnez lui, monsceur[375], – ответил я.

Мы сделали небольшую экскурсию за город. Время года было уже позднее, и незачем было ходить далее. Я предложил к их услугам все свои естественные коллекции. Не многим чем могла попользоваться экспедиция. Более прочих позаимствовался ботаник Люндстрем, личность подвижная, веселая и крайне симпатичная.

Я снял фотографические портреты со всех участников экспедиции в двух группах: Норденшильд, Люндстрем и Стукеберг в одной, и трое китоловов в другой.

По прошествии 4-х дней они уехали сухим путем в Красноярск, где были приняты не лучше. Губернатор Лохвицкий удостоил их кивком головы, а директор гимназии Аристовский, за их нетвердость в латинской мудрости, отозвался об них «imbecilles quidem»[376]. Один учитель немецкого языка Стреблов, натуралист по призванию, взял их под свое руководство и совершил с ними даже геологическую экскурсию на противоположный берег Енисея. В газете «Сибирь» можно найти корреспонденцию из Енисейска, в которой сказано, что астроном Норденшильд делает в нашем городе коллекции по своей части (!). В петербургских же газетах кто-то брызнул в глаза здешним интеллигентам словами: «Проезд экспедиции Норденшильда по Восточной Сибири был никем не замечен, по неразвитию жителей». Эта правда была принята здесь за грубую невежливость и как образец высокомерного глумления над провинциалами столичных прелюбодеев печати.

VI