Записки старика

Государь приехал в Смоленск под вечер и ночью разослано было извещение и порядке его посещений на следующий день. В 10 часов утра – собор, оттуда – гимназия, потом женское училище, затем закладка новой гимназии и т. д. Как военные, так и гражданские власти смоленские стали в тупик: «гимназия, училище, опять гимназия» – это их совсем ошеломило. А казармы, тюрьма оказались как бы в пренебрежении и отложены на второй и даже третий план. Толковали, шептались, пожимали плечами, а учебные заведения оставались все-таки на первом плане. Ну, что делать? – нужно, по-видимому, помириться с ними. Ни Букегевден, ни Липранди не сделали ничего!

Встреча Государя в гимназии была произведена в нижнем, самом неблаговонном, сборном зале: здесь директор, инспектор и учителя разместились в два ряда у самых входных дверей, далее стояли рядами ученики, сгруппированные по классам. Александр Николаевич поздоровался с учителями наклонением головы и словами: «Здравствуйте, господа» – те ответили ему глубоким поклоном. Пройдя шагов пять, Государь обратился к ученикам: «Здравствуйте, дети!» – заученное «Здравия желаем, В.И.Величество!» – грянуло разом со всех сторон зала. Государь улыбнулся и начал очень ласково расспрашивать директора о состоянии и нуждах заведения, и остался доволен всеми ответами и откровенными заявлениями.

Надобно заметить, что знаков отличия, ежели не считать бронзовую медаль в память севастопольской войны не было ни у директора, ни у учителей. Исключение составлял инспектор Никитин с орденом Станислава на шее. Государь, выходя из зала, заметил и обратился к нему с вопросом: «Ваша фамилия?»

Никитин – кандидат московского университета времен управления округом Голохвастова и Назимова, захваченный так нечаянно, растерялся окончательно, хотел что-то сказать и издал какой-то звук, похожий больше на мычание. Государь между тем стоял пред ним. Находившийся тут же учитель Домбровский поспешил выручить бедняка Никитина из затруднения – «Инспектор Никитин, В.И.Величество!» – громко произнес он, обращаясь к Государю. Государь повернул голову к Домбровскому, улыбнулся ему, кивнул головою Никитину, и пошел далее осматривать классы, дортуары и прочие части заведения.

– Лучше, чем ожидал, – были слова Александра Николаевича, сказанные после осмотра гимназии.

– Что с вами сделалось? – спросил Домбровский Никитина.

– Сам не знаю. Я не мог сообразить, что сказать. – ответил тот.

– Vox fancibus haesit![210] – пояснил Нилендер Виргилием.

Церемония закладки новой гимназии произошла в полном великолепии и в присутствии чуть не всех жителей города. На эстраде, у иконы Божьей Матери архиерей с певчими совершал молебен с водосвятием. Государь Император стоял [впрам] пред иконою. Весь гимназический персонал как учителей, так и учеников широким кольцом окружал их. Далее военные и гражданские чины и представители дворянства опоясывали края эстрады, за которой толпился народ без различия лет, пола и состояний. Государь сам положил поднесенную ему доску с вырезанною надписью, вынул портмоне и из него несколько золотых, и покрыл кирпичом и цементом все положенное. Громкое «ура» раздалось прежде на эстраде, повторилось в толпе и понеслось далее и далее по блонью и по сходящимся у него улицам. День был торжественный и торжественный неофициально только, а, что выше всего, тепло, искренне и сердечно торжественный! Как хотелось бы таких дней начесть в жизни побольше! Но, увы, spes vanae[211]! Государь был так ласков, так прост и мил, что и сам Никитин, спрошенный вторично, верно не сконфузился бы и отвечал храбро и не запинаясь. Совсем не так держал себя бывший с ним генерал Адлерберг. Этот сановник походил на какого-то юпитера-громовержца, и смотрел на всех как будто бы с высоты, по крайней мере, хеопсовой пирамиды.

Вечером того же дня был бал в зале дворянского собрания. Смоленские барыни и барышня хотя не хотя должны были как провинциалки уступить первенство г-же [Юрьевич], приехавшей с мужем – предводителем витебского дворянства, дамы великосветской и практически изучившей искусство нравиться и завлекать. Аптекарь Мехо уверял, что одна ванна, принятая ею, собираясь на бал, стоила более полутораста рублей. За то же и блеснула она, что называется, очаровательно: овладела Александром Николаевичем на весь этот вечер, и сумела приковать его так, что он во все время бала был ею chevalier servant[212]. И неудивительно: ведь спустя полгода эта же comtesse Yourievitche[213] конкурировала с princesse Meternich[214] в Париже.