Записки старика

Э и на великолепном маскараде явилась с торжественною свитою в костюме царицы саввейской, приезжавшей к Соломону (т. е. Наполеону III) с целью удивляться его мудрости. Было ли тут чему удивляться, про то, без сомнения, не умолчит впоследствии болтливая старуха-история, а теперь можно сказать утвердительно только одно, что удивление царицы саввейской[215] воплотилось в длиннейшее родословие великих негусов[216] абиссинских, страшных когда-то византийской империи и [съякшавшихся] теперь с нашею волжскою вольницею, а с comtresse[217] ничего подобного не произошло.

«Знать, прошли уже дни Соломона
С виноградом и смоквой его!» —
Как говорил Гурский.

К приезду Государя гонор, учитель немецкого языка[218], сочинил приветственное стихотворение, не лишенное поэтических достоинств, а советник палаты государственных имуществ Щавинский, воспитанник бывшего Кременецкого лицея, составил исторический план окрестностей Смоленска с подробным обозначением на нем стоянок лагеров и размещения войск Сигизмунда III, Шеина, Наполеона I и Кутузова. Оба эти произведения представлены были в походную канцелярию Его Величества и, после отъезда Государя, возвращены авторам через губернатора.

В стихах Гонора был, впрочем, намек, что для полного счастья человечества остается теперь только освободить его от [нем…[219]]. В Вильне Ант. Одынец[220] поднес тоже Государю свою сильно напыщенную, ловко отрифмованную оду безо всяких намеков[221], и та была принята очень благосклонно. К работе же Щавинского нельзя было сделать никакой придирки. Кто тут сорудовал – неизвестно, но Государю ни то, ни другое не было представлено.

– Руска язык – это нежна язык, тонка язык, она может все, все, все! – говаривал учитель французского языка Ян, волллонец родом, державшийся оранской партии, бежавший из Бельгии в Голландию, и высланный оттуда королевой Анной Павловной к Николаю Павловичу в Россию pour être outehitele[222].

– А ну, наш дорогой славянофил, переведите-ка на русский язык словечко…нем…., – сказал, озадачивая его, Домбровский.

– Я не знай, а вот Гаврил Антонович.

– Что вам нужно? – спросил Гурский.

– «Kforttru…ntf» – что это такой?

– Ну! – попобесье, и всё тут.

Все расхохотались, но довольнее всех остался Ян, переводивший:

Le rossignol perchй sur un rameau,

Нежною и тонкою русскою фразою:

«Соловушка на сучке сидит».

Что же делать – «семья не без урода»! Но этот урод был добрый и пресмирный человек и вдобавок старательный исполнитель своей обязанности и образцовы служака.

VII

«Vu choc des opinions jaillit la vérité![223]» – говорят французы и говорят сущую правду. Но от столкновения стремлений, направленных даже в одну сторону, что происходит, на то ответить очень трудно. Гримальди[224] еще в 1663 пришел же к странному заключению, что свет, прибавленный к свету, порождает тьму, что-то похожее свершилось и в Смоленске, спустя почти 200 лет после Гримальди.

Помещик бельского уезда Рачинский (имени и отчества не могу вспомнить), ярый крепостник и вместе с тем пылкий славянофил погодино— аковского пошиба, был консулом в Варне. Болгары, угнетаемые не столько турками, сколько своими единоверцами фанариотами[225], воздыхали давно уже к России, считая единственною державою, могущею освободить несчастную их родину как от тяжкой власти магометян, ослабевших уже, обанкрутившихся, и в сущности нестрашных им, так и от несносного гнета пройдох греков и армян, капиталистов и кредиторов, державших своих должников турков в полной зависимости и повиновении. Рачинскому открылось здесь поприще прилагать свои славянофильские идеи к житейской практике. Он интимно сошелся не только с болгарами pur sang[226], но и со всеми их фракциями: потурченцами, погерченцами, понямченцами и прочими отщепенцами. Набрал кучу ребят и молодых людей всяких состояний и вывез их в Россию. Прежде оставил он их у себя в бельском своем имении, а сам отправился в Петербург постараться о размещении их. Это ему удалось, кажется, лучше даже чем он надеялся. Государыня Мария Александровна взяла на себя содержание их и размещение по разным учебным заведениям. В пансионе при смоленской гимназии помещены были на ее счет три болгарина Диньков, Витанов и Тенов. Рачинский привез их в Смоленск очень не вовремя, весною, в конце учебного года. Нужно было оставить их в городе, в каком-нибудь семейном доме, где бы они, кроме того, могли приготовиться к поступлению в один из классов гимназии, сообразно степени их знаний. По совету директора П. Д. Шестакова и других знакомых г-ну Рачинскому лиц, он обратился ко мне с предложением взять их к себе до августа месяца. Таким образом трое молодых болгаров очутились под моею опекою. Прочие их товарищи отвезены были в Петербург и в Москву и сданы в распоряжение славянских комитетов[227].