Записки старика

– Да, хорошо вам, Никанор Вас., толковать о равенстве и свободе людей. Вы что теряете – две-три душонки. А нам расстаться с сотнями, составляющими собственность нашу, унаследованную от предков, каково? Да спросим, наконец, что такое собственность. Сегодня подай людей, завтра – землю, а там ступай хоть на луну! Какая же это собственность и можно ли называть ее собственностью? – сказал один туз вяземского уезда.

– Нет собственности – ну так пойдем в Тришки[247]! – договорил красненский рабовладелец.

– Ладно, останусь без крестьян. Но ведь я человек, понимаете ли, – человек; могу рассердиться, взбеситься – не прикажете ли мне тогда бить жену, колотить детей своих? – так наивно проговорился в пылу комитетского спора один богач юхновского уезда.

Вот с какими экземплярами нужно было бороться, все-таки поглаживая их, как сильных, по шерсти, и заставляя постепенно уступать необходимости, крайне для них ненавистной.

Смоленский комитет покончил свои работы не хуже прочих, и в числе отправленных в Петербург депутатов уехал и Синявский. Там он обратил на себя внимание Государя Императора и Вел. Кн. Константина Николаевича, и уже не возвратился в Смоленск.

Какие светлые личности являлись тогда прямо со студенческой скамейки на борьбу со злом! В одной смоленской гимназии нашлись Шестаков, Еленев и Синявский: то же, без сомнения, было и в других местностях. Никогда, кажется, наука не принесла у нас пользы государственному благоустройству и человеческому благополучию; и мы, и потомки наши должны с благоговением вспоминать после имени Александра II еще имена тогдашних министров просвещения Евгр. Петр. Ковалевского и Алексан. Вас. Головнина. Без их энергического толчка едва ли не закоснели бы и тогда молодые силы деятелей, потребность которых чувствовалась и будет чувствоваться постоянно.

Вскоре я, после продолжительного колебания, соблазнился перебраться в Москву и уехать из Смоленска. Жалко мне было расставаться с добрыми и милыми знакомцами своими, и с каким-то грустным предчувствием я простился с ними. Что там было после моего отъезда – обстоятельно не знаю. Здесь же я записал все из виденного и слышанного, что сохранилось в памяти моей по прошествии более четверти столетия, и что невольно рвалось на бумагу. Взгляды мои с тех пор, кажется, ни в чем не изменились, и поэтому полагаю, что они остались, как и были, правдивыми.

Енисейск

1887, 4 августа

М. Маркс

Москва (1861–1864)

I

10 января 1861 г. я выехал в знакомую мне белокаменную. Здесь я провел 4 незабвенные года. Да и для кого прекраснейшие лета тогдашней студенческой жизни не незабвенны? То было строгоновское, или станкевичево, время. Называйте, как угодно. Дело не в названии, а в самой сущности, самом содержании его. Я, впрочем, за первым названием, и вот почему. Не будь такого попечителя как гр. С.Г. Строганов, не было бы и таких студентов, как Станкевич. Их разослали бы в местности, куда и Макар телят не водил, или не в столь отдаленные как Герцена, или, по крайней мере, восвояси к родителям, как Огарева, ежели не забрили бы лоб в ордонанс-гаузе, как Полежаеву[248]. При гр. Строганове все переродилось. Помощник его, Д. П. Голохвастов, прежде десятками исключавший из университета за одну не застёгнутую пуговицу в мундире, и ругавший площадной бранью проректора Котельницкого за то, что в одно из очень частых посещений университета не оказалось ни одного заключенного в карцере, этот молниеносный Дмитрий Павлович сделался добрым, мягким и милым человечком. А инспектор Платон Степанович Нахимов, памятный кадетам морского корпуса своею ярою щедростью в приложении розог к их телесам, преобразился в гуманнейшего, хотя Флакона Стакановича, но все-таки любимого, и теперь даже с любовью вспоминаемого начальника. Вот как изменяются люди, и вот сколько добра может сделать одна светлая личность, хотя бы и при самой тяжкой и гнетущей обстановке. Гр. Строганов сумел поставить Московский университет так прочно, что после него люди, которые умели только портить все хорошее, не испортили его нисколько.

Чрез Драгомилавскую заставу, на лихой тройке, влетел я с женою в Москву и удивился. На заставе нет шлагбаума. Никто не остановил меня, никто не спросил у меня приготовленного уже на последней станции паспорта, и никто не залез в возок проводить меня, записать место, где я остановился, и сообщить о том его благородию господину квартальному надзирателю. Времена изменились!