Записки старого казака. Пластуны на Лабинской линии

Закрытый уступами шиферных скал и лесной трущобой, в могильной тишине стоял отряд, ожидая сигнала к нападению… Далеко еще до зари, четыре сотни и все станки ракетной команды, обскакав, за горными вершинами, аул, хутора и коши, отрезали всякую возможность к спасению через побег в горы и в трущобы черного хребта, теперь белевшего снежным саваном на темно-голубом фоне безоблачного звездного неба. Тихо переданы приказания генерала о движении вперед; части войск, назначенные для нападения на аул, без шума тронулись из засады. Едва головная колонна выдвинулась из-за скал на равнину к берегу, сигнальная ракета взвилась… Дивизион артиллерии, маскируемый сотнями, развернул фронт и подскакал к речке в карьер. По команде своего батарейного командира, войскового старшины А. Д. Есакова, орудия повернули налево кругом, прислуга слетала с коней к лафетным станинам, коноводы с передками поскакали к зарядным ящикам. Раздался первый выстрел… Дым словно задернул завесой дивизион, и, постоянно увеличиваясь вследствие очередного орудийного огня, повис сизой тучей и закрыл берег. В это-то время две спешенные сотни ворвались в загоравшийся аул… и пошла обычная потеха: выстрелы, отчаянная резня и рубка с плеча. Стоны, крики, мольбы о пощаде, свист и треск пожарного вихря слились в дикий, страшный хаос, способный потрясти самую грубую натуру.

Наблюдая, по приказанию генерала, с пятидесятью казаками дежурства за отступлением буквально навьюченных добычей казаков, я случайно и совершенно невольно обратил внимание на донца, приказного Кузнецова (одного из десяти казаков в составе дежурства начальника линии). Он, то припустит коня, уклоня пику наперевес, то возьмет ее на ланец, или осадя разом лошадь, старался, во всю длину пики, концом копья достать какой-то предмет, по-видимому, ускользавший от него за отвесным уступом огромной скалы, высившимся на несколько футов над его головой. Это заняло меня. Я знал Кузнецова за сорви-голову и лихого казака, и потому, не рассуждая долго, пустил коня во все поводья с целью помочь в его неудаче, и, обогнув уступ, как раз наткнулся на сцену. Кузнецов летел в карьер, подымаясь по откосу прямо на площадку уступа: он был в нескольких десятках шагов от горской девушки, упавшей в ужасе на колена с поднятыми вверх руками, как бы прося невидимой защиты от верной смерти. Безотчетная жалость вмиг охватила все мое существо; сильно осаженный конь, поднявшись на дыбы, сел назад, как раз перед несчастной беглянкой. Этим движением мне удалось вовремя остановить донца, скакавшего прямо в разрез.

Черты лица горянки, одетой в одну канаусовую рубашку и такие же «гушлек» (женские шаровары), с ожерельем на шее, с золотыми «туакуша-рильт» (серьги) в ушах, с «аух» (браслет) на руке и, притом, с босыми окровавленными ногами, поразили не только меня, но и донца: они сохранили идеальную прелесть, как бы в доказательство, что и самый ужас смерти не может стереть благородную печать, которую природа кладет на лица своих избранников. Девушке было не более пятнадцати лет. Продолговатое ее лицо отличалось нежной белизной. Густые длинные ресницы до половины прикрывали ее синие глаза. Пух молодости украшал круглые, с выступавшим румянцем, щеки. Пурпуровый ротик шептал молитву; тонкий орлиный нос и подбородок с ямочкой обрисовывались изящными линиями. Светло-каштановые волосы, спускаясь на щеки, вились за ушами и исчезали под белой чадрой (покрывало), которою были обвиты голова и стан красавицы. Невзирая на дезабилье и чадру, легко было заметить ее стройную талию, античные руки и ноги.

Эта немая сцена живой картины, в которой мы с донцем играли незавидную роль представителей «джегенема», т. е. адских джентельменов, если бы была передана кистью художника полотну, наверно, поселила бы у многих в душе ненависть к войне.

Первый опомнился Кузнецов: «Ваше благородие! черт возьми эту девку с ее манатками! я не смогу ее загубить, у меня все нутро перевернулось, так ее жаль… Не сгубите и вы ее»…

– Вот дурень! Зачем таких красавиц убивать: отведи ее в отряд к пленным. Оставить ее здесь не годится… Ты знаешь, наши еще не все вернулись с кошей.

Сказав слово утешения красавице, я поворотил коня к своим, отошедшим от аула уже более версты.

Донец слез с коня, бережно посадил бедняжку впереди себя, и на полных рысях скрылся за углом уступа.

Через час времени, отряд, перейдя по льду Агиш, приостановился, чтобы поверить все ли собрались, перевязать раненых и затем выстроиться в походный боевой порядок к отступлению. Надобно было ожидать преследования горцев, а у нас было около сотни пленных обоего пола и всякого возраста, да более двух тысяч баранты и до тысячи голов рогатого скота и коней; пехоты же ни солдата, чтобы занять по пути, лежащие частые перелески да заросли пересеченной местности, и выбраться на открытые равнины к Лабенку (Малая-Лаба, или Лабенок, рукав отделившийся далеко от самой Лабы.).