Записки старого казака. Пластуны на Лабинской линии

Хорошенькая, романическая головка моей кумушки принялась живо работать, создавая целый рой фантазий и, кажется, готова была проболтать целую вечность, не говорю ночь, а необходимое-то, оставалось на заднем плане. Наконец мы условились о главном, именно: Задет будет у нее жить в качестве подруги; она будет ее учить по-русски и приготовлять к принятию христианства, под руководством станичного священника. Зная небогатые средства кумушки, я предложил свои, как холостяк, которому немного нужно, распорядился относительно туалета нашей protegee и с веселым сердцем и покойной душой возвратился поздно ночью в Лабинскую.

Наутро надо было видеть немой восторг и благодарные слезы бедной пленницы, когда она села в тарантас, одетая в платье, привезенное мною от неугомонной кукушки. Я сам отвез Задет и сдал ее с рук на руки.

Не буду описывать, неофитизма Задет, ее быстрого развития умственных и душевных способностей. Этой щедро наделенной натуре легко было усваивать себе все; но задатки горского воспитания глубоко пустили свои корни, и доброе и злое начала гнездились и боролись в прелестном созданье. Не одолевая одно другого, они проявлялись под первым впечатлением, и увлекали ее, как бешеный конь неопытного ездока, потерявшего стремя и поводья.

Месяца через два Задет была наречена при святом крещении Зинаидой; крестным отцом был начальник линии В-ий, а матерью ее воспитательница и друг Варвара Флорентьевна Н-ва.

Новая христианка, как майская махровая роза, расцвела пышно. О, как она была хороша, как шел к ней наряд полу азиатский, полу европейский! Она все реже и реже вспоминала свое детство, вольные аулы и горы. Прелести дикой горской жизни потеряли свое обаяние; они являлись пылкому воображению девушки только неясными призраками сонного видения; словом, красавица стала жить новой жизнью – жизнью цивилизующегося ума и доброго сердца.

Редко проходила неделя, чтобы я, хотя на час не улучал свободного времени видеть нашу общую любимицу. Привязанность к ней росла не по дням, и было отрадно, и легко на душе, слушая ее наивную болтовню.

Однажды я привез ей подарок В-кого, богатый «бгирибх», пояс с маленьким кинжалом. Восторгу не было конца. Зина не разлучалась с ним. Когда я рассказал В-му об этом и о других ее забавных проделках, он отвечал: «мне кажется, что счастье тех, кого мы любим, нам гораздо отраднее собственного нашего счастья, потому что в наслаждении личным блаженством всегда есть тень эгоизма». Так ли не так, но прошлое, былое ожило и согрело зачерствевшее не по летам сердце… Никогда, не только делом, но и в мысли не было желания бесчестно оскорбить это милое, но до крайности безалаберное существо, и я принял твердое намерение расстаться с холостой жизнью. Едва сказал я о том Зине, она бросилась ко мне на шею со словами «набис-олсун», и так поцеловала, что и без того не рыбья кровь закипела горячим ключом… Я едва мог совладать с собой и вырваться из дорогих объятий…

С тех пор, как я начал себя помнить, и до сей поры я никогда ни в чем и ни у кого не просил совета относительно того, что касалось лично меня. Может быть, это порок, но он так привился к моей натуре, что ни время, ни горький опыт не изменили и не излечили недуга.

Вот почему, не сказав никому, я решился на этот шаг, будучи вполне уверен, что желание мое так же примется от души, как было сделано и предложено.

Нетерпеливая Зина, не видя меня два дня, оделась в подаренный ей полный мужской горский костюм, и вооружась с ног до головы, как на бой, велела оседлать своего «бачу» («Бача» – особая порода лезгинских и тавлинских небольших лошадок, чрезвычайно красивая, быстрая и цепкая в горах Дагестана, как дикая коза. При таких качествах, неоценимых в горах, «хода» или «проезд» бачи особенно плавен и быстр.). Не сказав никому, куда и зачем едет, она ранним утром разбудила меня своим входом в спальню во всеоружии. Первым ее словом было:

– Вставай, моя «джаным» (т. е. душа). Теперь ведь я твоя жена и приехала к тебе, чтобы более не жить одной.

Озадачила и обрадовала меня эта эксцентрическая выходка моей нареченной; но я, кажется, ни за что в мире не согласился бы ее оскорбить отсылкой назад. Слово «приличие» в лексиконе Зины не существовало, да небольшое значение и вес имело оно в общем нашем станичном этикете. Зина сейчас же вступила в должность хозяйки, живо распорядясь напоить меня чаем, во время питья которого, по ее просьбе, я послал письмо к общему нашему другу Варваре Флорентьевне, чтобы приехала сама и привезла все Зинино.

Начальник линии уехал в Ставрополь; на линии и в бригаде было затишье, и мы несколько дней жили собственно для себя… Мысленно пробегая теперь былое, невольно скажешь: да, то была лучшая пора в моей жизни, полной превратностей и приключений… Ну, да стоит ли вспоминать то, что кануло в бездну!..