Записки театральной крысы [старая орфография]

Кто прослушаетъ десятокъ русскихъ шансонетныхъ куплетовъ — тотъ установитъ слдующія излюбленныя незыблемыя рифмы; «старикъ — пирикъ», «я — друзья», «о, да — всегда», «разъ — экстазъ» и «корнетъ — кабинетъ».

Одна пвица, посл своего номера подошла къ намъ и сказала:

— Угостили бы вы ужиномъ, а?

— По нкоторымь причинамъ, — возразилъ я, — мы съ товарищемъ не можемъ афишировать нашей съ вами многолтней дружбы. Вмсто этого, послушайте, какую я сочинилъ шансонетку…

И я заплъ:

Одинъ старикъ,
Надвъ парикъ,
Позвалъ меня вдругъ въ кабинетъ;
А тамъ сидлъ уже корнетъ!
Я въ этотъ разъ
Пришла въ экстазъ,
Клянусь въ томъ я,
Мои друзья,
Люблю корнетовъ лишь всегда,
Ихъ обожаю я, о, да!

— Неужели, сами сочинили?! — удивилась пвица… — Какая прелесть! Можно переписать?

НАРОДНЫЙ ДОМЪ

Когда Мифасовъ и я собрались хать въ Народный Домъ — къ намъ присталъ и художникъ Крысаковъ:

— Возьмите меня!

— А зачмъ?

— Да вдь вы дете въ Народный Домъ?..

— Ну?

— А я знатокъ народныхъ обычаевъ, врованій и всего, вообще, народнаго быта. Кром того, я знатокъ русскаго языка.

Послднее было безспорно. Стоило только Крысакову встртиться съ извозчикомъ, маляромъ или оборваннымъ мужнчкомъ, собирающимъ на погорльцевъ — Крысаковъ сразу вступалъ съ ними въ разговоръ на самомъ диковинномъ язык:

— Пожалуйте, баринъ, отвезу.

— А ты энто, малый, не завихляешься-то ничего такого, вобче? По обыкности, не объерепенишься?

Извозчикъ съ глубокимъ изумленіемъ прислушивался къ этимъ словамъ;

— Чего-о-о?

— Я говорю: шеломть-то неповадно съ устатку. Дыкъ энто какъ?

— Пожалуйте, баринъ, отвезу, — робко лепеталъ испуганный такими странными словами извозчикъ.

— Коли животина истоманилась, — вско возражалъ Крысаковъ, — то не навараксишь, какъ быть слдъ. Космогонить то вс горазды на подысподъ.

— Должно, нмецъ, — печально бормоталъ ущемленный плохими длами Ванька и гналъ свою лошаденку подальше отъ затйливаго барина.

А Крысаковъ уже подошелъ къ маляру, лниво мажущему кистью парадную дверь, и уже вступилъ съ нимъ въ оживленный разговоръ.

— Выхмарило сегодня на гораздое вёдро.

— Эге, — хладнокровно кивалъ головой маляръ, прилежно занимаясь своимъ дломъ.

— А на вытулкахъ не чемезишься, какъ быть слдъ.

— Эге, — бормоталъ маляръ, стряхивая краску съ кисти на бариновы ботинки.

— То-то. Не талдыкнутъ, дыкъ и гомозишься не съ поскоку.

— Эге.

Потомъ Крысаковъ говорилъ намъ:

— Надо съ народомъ говорить его языкомъ. Только тогда онъ не сожмется передъ тобой и будетъ откровененъ.

Вотъ почему мы взяли съ собой Крысакова.

Я хочу открыть Америку:

— Читатели! Вы вс, въ комъ еще не заглохла жажда настоящей жизни, любовь къ настоящему простому, ясному человку, стремленіе къ искреннему веселью и непосредственной радости — сходите въ Народный Домъ, потолкайтесь въ толп.

— «Дйствительно, открылъ Америку», — подумаетъ кто-нибудь, пожавъ плечами.

Нечего пожимать плечами. Большинство читателей въ Народномъ Дом ни разу не было, и я, какъ новый Колумбъ, уподобивъ читателей — испанцамъ — предлагаю имъ новую только что открытую мною, страну — Народный Домъ.

Всякій испанецъ поблагодаритъ меня, если ему взбредетъ въ голову, на основаніи этихъ строкъ, потолкаться по обширной территоріи Народнаго Дома.

Крысаковъ, по крайней мр, пришелъ въ восторгъ.

— Какой просторъ! Какія милыя славныя лица… Вотъ онъ настоящій русскій народъ. И какое искреннее веселье!

Туть же онъ заговорилъ съ однимъ парнемъ, восхищенно глазвшимъ на измазанныхъ мломъ клоуновъ.

— Энто, стало быть, скоморошество вдругорядь причинно и изничтоженію кручинушки, котора, какъ змя злоехидная, сосетъ-томитъ молодецкую грудь… Взираешь на таку посмху, да и только тряхнешь кудрями.

Дйствительно, у парня на лиц выразилось сильнйшее желаніе тряхнуть кудрями — только не своими, а Крысаковскими.

— Ты чего ко мн привязался, — сказалъ парень очень угрюмо, — я-жъ тебя не трогаю.

— Ничего, ничего, не обижайся, — примирительно сказалъ Мифасовъ, покрутивъ за спиной Крысакова пальцемъ около лба. — Не бойся, милый; онъ добрый.

— Вотъ смотри, что значитъ наметавшійся глазъ, — шепнулъ мн Крысаковъ. — Стоило только поговорить мн съ нимъ дв минуты, какъ я уже знаю, кто онъ такой… Онъ полотеръ!

— Вы полотеръ? — спросилъ Мифасовъ парня.

— Нтъ, — общительно сказалъ парень. — Я газетчикъ. Газетами торгую.

— Но, можетъ быть, вы газетами торгуете просто такъ… изрдка, для удовольствія? — съ нкоторой надеждой спросилъ Крысаковъ.

— Кой чортъ для удовольствія! Съ восьми утра до восьми вечера не очень-то постоишь для удовольствія.

— Ага! Но вы, воятно, все-таки изрдка натираете полы? Такъ, знаете, просто, для практики.

— Да чего-жъ ихъ тереть-то? — удивился парень.

— Ну, просто такъ… У себя въ квартир, а? Паркетъ, а? Знаете, такой… квадратики.

Парень съ сожалніемъ поглядлъ на Крысакова, сочувственно кивнулъ намъ головой и отошелъ.

* * *

Ни въ какомъ Луна-Парк не встртишь такого веселья на «чертовомъ колес», какъ въ Народномъ Дом.