Записки внучки Карла Радека

– А я, – рассказывает Соня, – умирающая-умирающая, а помнила, что у той была банка с маринованными маленькими красными помидорчиками, и говорю: – Хочу красных маринованных помидорчиков и жареной картошки со свининой. Как раз то, что нельзя есть при желтухе. Да все равно, хуже не будет. Уж где медсестра нашла в Казахстане свинину – неизвестно, но принесла Соне тарелку жареной картошки со свининой и помидорчиков. Соня съела и с того дня стала поправляться.

Приехали в Москву к вечеру. Меня завернули в одеяло. Я сильно кашляла – одновременно коклюш и воспаление легких. Перед окном во дворе был закуток, туда поставили стул и посадили меня, чтобы воздухом после дороги подышала.

Мне было видно через окно, что делается в комнате. А там сели пить чай. Я смотрела и думала: «Вот все сидят, чай пьют, а про меня, наверно, забыли. Я ведь тоже чаю хочу».

Началась моя московская жизнь, которая разделилась на «до войны», «во время войны» и «после войны».

«До войны» для меня поделилось на Астрахань и Москву. Из жизни в Астрахани помню только маленькие отрывки.

Ботинки хозяйского сына Вовки с облупленными носами – ими он разбрасывал мои кубики, игрушки свои помню, большой желтый чемодан с металлическими ободьями, окно, двор и извозчика дядю Петю, огромного и очень доброго. Помню, как, укладывая спать, мне говорили: «Спи, а то бабай придет».

А вот приезд бабушки и дорогу в Москву помню прекрасно. Как и почти все в Москве.

Скоро я стала называть бабушку мамой, хотя она всегда говорила, что у меня есть настоящая мама – мама Соня – и мы с ней обязательно встретимся.

Теток я называла просто по именам – Лида и Нина. Так как Нин в семье стало две, меня называли Нина-маленькая или Нинушка, а старшую – Нина-большая.

Нина-большая только что закончила школу. Было лето. Вместе с друзьями она веселилась, ездила к кому-то на дачу. У нас во дворе жила Нинина подруга Зина Шнейдерман. У нее было два брата – Лелька и Симка, здоровенные ребята, милые, веселые увальни.

Симка потом погиб на фронте.

Однажды они выкрали меня через окошко и повезли в зоопарк. Я подозреваю, что в зоопарк им самим хотелось, но было неудобно пойти одним – вроде взрослые ребята, а так они меня повели.

Я целый день сидела дома, одна, запертая. Погулять меня выпускали, только когда кто-нибудь был дома. Бабушка боялась, что меня заберут в детдом, так как к нам стали сразу приходить по мою душу.

Жили мы на Палихе. На первом этаже старого двухэтажного дома. Второй этаж нависал над первым, и казалось, вот-вот обвалится. Одна стена была кирпичная, одна деревянная, остальные когда-то оштукатуренные.

Из-под обвалившейся штукатурки торчала дранка. Дом был маленький – наша квартира, квартира на 2-м этаже, одна в подвале. Все – коммуналки. Собственно подвал нельзя было назвать квартирой, хотя жило там несколько семей. Там даже перегородок не было – только столбы. Семьи жили в разных углах. Каждую весну подвал заливало. Однажды его затопило особенно сильно. Накануне в одной из семей умер дедушка, и гроб с ним плавал по подвалу, как лодка.

Квартира на первом этаже (наша) была немногим лучше, разве что не такая сырая. Из удобств – туалет, куда нужно было входить, стараясь не задеть стены – они были полуобвалившиеся и скользкие от сырости и плесени. Раковина на кухне, скорее напоминавшей узкий коридор. Крошечное окошко, почти не дававшее света. Чугунная плита с четырьмя конфорками (которую нужно было топить дровами) и четыре кухонных стола. Потолок над раковиной промок и провис. Однажды рухнул вместе с прогнившими балками. За несколько секунд до этого я там умывалась.

Сейчас в Москве проводится «реновация». Будут ломать пятиэтажные дома, презрительно называемые «хрущевки». Большинство забыло, какое счастье было из подвалов и жутких коммуналок переселиться в отдельные квартиры, в которых были ванна и горячая вода! Домов таких нужно было много и построены они должны были быстро – большинство жило в ужасных условиях.

Спасибо огромное, Никита Сергеевич! Пусть земля будет Вам пухом. Низкий поклон за то, что он освободил из лагерей репрессированных. Да простятся ему за эти два деяния другие его грехи.

Была у нас замечательная вещь – изразцовая печка-голандка, с медными заглушками, выходившая в обе комнаты. Наслаждением было, нагулявшись и намерзнувшись, скинуть с себя вывалянную в снегу одежду, всем телом прислониться к горячей печке или пожарить на огне кусок черного хлеба с солью, надетого на палочку, или долго смотреть на переливающиеся светом угли. Когда в сорок девятом провели газ и поставили АГВ, очень жалко было расставаться с печкой. Сломали дровяные сараи – больше не нужны. Когда копали траншею для газопровода, находили клады. Мальчишка из соседнего дома нашел золотую шкатулку, какой-то черпак, тоже золотой. Родители сдали находки государству и на полученную премию купили ему двухколесный подростковый велосипед. Мне до сих пор обидно, что бабушка не разрешила мне рыться в отвалах.