Записки внучки Карла Радека

Мы с бабушкой мылись в бане, уже собирались одеваться, вдруг вбегает комендант, кричит, чтобы быстрее одевались, воздушная тревога, все в бомбоубежище! Бабушка успела накинуть махровый халат, привезенный из Астрахани, меня на руки, прикрыла полой халата. Выбежали в предбанник. В бомбоубежище нужно бежать через двор. А бомбежка уже началась. Бабушка выглянула во двор – а в небе как иллюминация на праздник – осветительные ракеты и трассирующие пули разноцветные. Все сгрудились в предбаннике, куда уж бежать. Слышу, как старушки молятся: «Господи, спаси и помилуй». А я целую бабушку в щеки и молюсь: «Господи, спаси меня и бабушку, и маму Соню».

Начались бомбежки. Наши зенитки часто сбивали немецкие самолеты, и те поначалу падали на жилые дома. Потом с помощью прожекторов выводили самолеты за территорию Москвы и тогда сбивали.

В нашем дворе бомбы попали в два дома рядом с нами. Наш не задело ни разу.

Картошка, которую Нина-большая собирала недалеко от Дмитрова под бомбежкой, кончилась. Было голодно. У нас была одна рабочая карточка, бабушкина и две иждивенческие – Лиды и Нины – на них почти ничего не давали. А мне никакой карточки не дали – меня как бы и не существовало.

Бабушка решила ехать в свою деревню, менять вещи на хлеб. В село Владыкино Ивановской области, Гаврилопосадского района.

Там жила племянница мужа с семьей. До войны она часто наведывалась к нам. Собрали вещи поприличней – несколько платьев, сапоги с крагами – добротные на шнуровке, хорошей кожи – за них рассчитывала выменять хоть сколько-нибудь муки.

Приехали в деревню днем. Ехали на перекладных с множеством пересадок. Последние километров пять от Пиногори шли пешком. Пришли усталые, пыльные. Самой Шуры дома не было. О нашем приезде ей уже сказали – в деревне любой новый человек заметен, она была председателем колхоза, так ей первой доложили.

Сели мы с бабушкой у порога на один стул – пройти в избу ее дети нам не предложили.

Они сели обедать. Ели молодую картошку со сметаной, отрезали толстые ломти свежеиспеченного хлеба. Нас к столу не позвали. Так мы и просидели часа два с половиной, пока не пришла Шура. Пришла недовольная, даже не поздоровалась. Кинула нам на пол в углу матрас – спите. Бабушка уложила меня, сама легла. Я не могла понять – солнце еще на дворе, разве пора спать? Шура подоила корову; подошла к нам и сунула мне по полу кружку с парным молоком.

Бабушка говорит: «Попей молочка, целый день ведь голодная», а я понимаю, что не смогу выпить ни глотка, но чтобы не огорчать ее, поднесла кружку ко рту. Взяла немного молока в рот, а проглотить не могу.

Захлебнулась, закашлялась, слезы судороги. С тех пор не выношу запаха парного молока.

Наутро пошли к бабушкиной учительнице – Евгении Васильевне. В семнадцать лет, закончив гимназию она приехала в деревню учительствовать и выучила несколько поколений – в начале в церковно-приходской школе, потом в советской.

Посмотрела она на нас и сказала: «Настя, перебирайся-ка ко мне!» С радостью бабушка перенесла к ней свой фанерный фиолетовый чемодан, а когда раскрыла его, обнаружила, что почти все вещи, документы, деньги на обратную дорогу пропали. Когда это случилось – Бог весть. В дороге-то были почти двое суток, часто оставляли вещи без надзора. Евгении Васильевне ничего не сказала. Что делать? Сами голодные, а дома еще два голодных рта. Без хлеба возвратиться невозможно, собрали в доме все, что можно выменять.

И пошли мы с ней по дальним деревням – чтобы во Владыкине, не дай бог, не узнали, просить хлеба. Где подавали, где говорили «не обессудьте», «самим есть нечего». Расспрашивали: «Из Москвы? Как там? Сильно ли бомбят? Голодно?»

Бабушка охотно рассказывала. В основном люди относились сочувственно, но бывало и иначе.

Помню, вышла к нам молодая дебелая бабенка и злорадно так спросила: «Что? Голодаете?» И с удивительным достоинством, без досады, бабушка ответила «голодаем».

Приходили усталые, Евгения Васильевна поила нас вкусным чаем со смородиновым листом, варила картошку.

День на третий или на четвертый сказала:

– Насть, что ты будешь Нинушку за собой таскать, оставляй ее со мной!

Я побаивалась немного эту сухую высокую прямую старуху, а потом полюбила ее. Весь день она чем-нибудь занимала меня – то в огороде морковку рвем (а я раньше и не видела, как она растет), то в кустах гнездо малиновки покажет, а попутно расскажет что-нибудь интересное и ненавязчиво-поучительное. Скучно мне с ней никогда не было.

Как-то приходит бабушка, разложили мы с ней куски хлеба, которые она принесла, сушиться, сели пить чай. Евгения Васильевна говорит: «Нинушка, возьми кружечку и набери нам к чаю черной смородины». Я пошла.

Отрываю по одной ягодке, кладу в кружку (никогда раньше не приходилось собирать). Ни одной ягодки в рот не положила.

Приношу – бабушка спрашивает:

– Что это ты так долго?

А Евгения Васильевна подмигнула мне:

– А мы с ней договорились – первую кружку она сама съест, а вторую нам принесет.