Заповедь любви

Зал взорвался хохотом и громом аплодисментов. Воистину, такая неожиданная и в то же время органично вплетающаяся в ткань основного действия режиссерская находка стала эмоциональным пиком спектакля.

Занавес вновь распахнулся, открывая зрителям комнату в доме Агафьи Тихоновны и саму хозяйку, раскладывающую на картах пасьянс на женихов. Игра актеров как бы наполнилась вторым дыханием. Публика смеялась, выражала искренний восторг по поводу каждой удачной реплики, а после окончания последнего акта аплодировала стоя и требовала помимо главных героев режиссера и актеров труппы, выхода на поклон Ермолая с Глашей. Но они, то ли по скромности, то ли еще почему, не вышли.

После спектакля Ермолай, как мы с ним предварительно и сговорились, ждал меня, восседая на облучке своей брички, на площадке в сквере за Манежем. С Василием мы попрощались ранее – он решил пройтись до дома пешком. Договорились непременно свидеться в Мологе или в Питере.

Все еще находясь под впечатлением гоголевской пьесы, я запрыгнул в бричку. Ермолай натянул вожжи, причмокнул губами, и мы тронулись в путь.

– Что такой смурной? – спросил я, обратив наконец внимание на непривычную молчаливость своего возничего.

– А чему радоваться?

– Такой успех. А вы с Глашей вообще свои роли сыграли так гениально, что затмили главных героев.

– Вам бы все смеяться.

– Да разве я смеюсь?

Мой щегольски выряженный кучер неожиданно отпустил вожжи, уронил голову на грудь и… заплакал.

Акварель, пробежав по инерции метров двадцать вперед, перешла на шаг, затем вовсе остановилась и стала щипать траву сбоку от дороги. Я тронул Ермолая за плечо:

– Что случилось?

– Почему вы все меня не любите? – оборотил он ко мне лицо. – Почему позволяете себе смеяться надо мной?

Его глаза говорили, что он действительно сейчас смертельно обижен на всех, на вся и на меня в том числе. За что? Почему? Я не мог понять. По обе стороны дороги вдаль уходили бесчисленные поля. Усилившийся к ночи ветер завивал кольцами дорожную пыль и поднимал ее к верху брички. Утирая тыльной стороной ладони выступившие на глазах слезы, Ермолай размазал пыль по лицу и стал похож на подростка-беспризорника.

– Постой, постой, – мелькнула в моей голове догадка, – с Глашей поссорился?

Не отвечая на вопрос, он шмыгнул носом, повернулся в сторону дороги, натянул вожжи, и бричка снова полетела вперед.

Довольно долго мы ехали в полном молчании. Я не считал себя вправе лезть без приглашения в чужую душу, а Ермолай не был расположен меня туда приглашать. Однако нет ничего постоянного в мире. Его угнетенное состояние сменилось апатией. Но и апатия вскоре улетучилась, когда на подъезде к Шумарову нам преградил путь бархан песка и колеса брички увязли. Мы спрыгнули на землю. Была уже ночь. На небе ни звезды. Только на западе еще горела полоска заката, да сверху над нами бледный серп Луны скользил по рваным краям невесть откуда набежавших туч. Неожиданно лошадь тревожно заржала.

– Волки! – испуганно воскликнул Ермолай, указывая пальцем в сторону леса, и бросился было бежать, но я ухватил его за ворот рубашки:

– Стой! Побежишь – пропадешь.

От леса к нам стремительно приближались желтые огоньки волчьих глаз.

Я достал из дорожной сумки икону-листовушку и американский ручной фонарь Eveready. Велел Ермолаю встать на козлах – быть готовым отгонять волков от Акварели кнутом. Сам поднялся во весь рост на сиденье, держа в одной руке листовушку, в другой – тяжелый фонарь, воздел обе руки вверх и, направляя луч фонаря то на икону, то к небу, то на приближающихся волков, стал громким твердым голосом, с чувством, без суеты читать молитвы:

– О, Воспетая Мати, рождшая всех святых Святейшее Слово! От нападения волков избави нас, к Тебе вопиющих: Аллилуиа. Вразуми их отступить и уйти в леса.

При первых же звуках человеческого голоса волки неподвижно замерли в нескольких метрах от нас. Я, не прекращая читать молитвы, выключил фонарь на пару секунд, экономя заряд батарейки, а когда включил снова, увидел, что один из хищников мелкой трусцой бежит к лесу. Я еще раз выключил и включил фонарь.

– Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных!

Оставшиеся три зверя, поминутно оглядываясь, уходили от нас следом за своим вожаком.

Некоторое время я продолжал громко читать молитвы. В заключение спел «Царице моя преблагая, надеждо моя, Богородице» и устало опустился на сиденье.

Пошел дождь. Подталкивая с боков бричку, мы с Ермолаем помогли лошади преодолеть песчаный бархан и через несколько минут въехали в Шумарово.

Тетрадь третья

Ночлег в Шумарово

Не желая более искушать судьбу, мы решили остановиться на ночлег в Шумарово. В окнах одного из домов на окраине села еще теплился свет. Постучали. На крыльцо вышел хозяин. Им оказался Дмитрий Иванович Чернышев, владелец местной сыроварни и мелочной лавки. Выслушав нашу просьбу, он открыл ворота во внутренний двор. Бричку поставили под навесом, а лошадь на ночь распрягли и, бросив на землю пару охапок соломы, привязали рядом с бричкой к столбу. Затем вслед за хозяином прошли в дом.