Заповедь

Я оторвал взгляд от письма, застонал, взмолился: «Не надо об этом, Лена! Не надо! Я хочу все забыть, а ты опять!» Руки у меня дрожали, ноги точно одеревенели... Отчего я так переживаю? Разве я виноват в том, что произошло? Не я перед нею, а она передо мной ВИНОВАТА! Почему же мое тело напряглось, отчего мне не по себе? Я рассердился на себя за чувство растерянности и беспомощности, которое испытывал... Я заставил себя продолжить чтение письма: «... Я приходила к гостинице, но у входа увидела «мерседес» Бориса и поняла, что он приехал к тебе. Я сидела на скамейке в скверике, когда вы вышли втроем и уехали... Я хотела дождаться твоего возвращения, но меня в городе все знают, и люди удивленно косились, гадая, как я оказалась в этом сквере. Я перешла мостик и углубилась в парк, бродя вдоль Терека и не спуская глаз с подъездной площадки... »

Для чего она мне это рассказывает? — вознегодовал я. — Хочет убедить меня в том, на какой риск пошла ради встречи? Но я не просил ее об этом!.. Более того, я по телефону ей недвусмысленно намекнул, что нам не стоит видеться...

«Ты не сердишься на меня за то, что я пишу тебе?.. Конечно, мне надо было давно покаяться перед тобой. Я тогда поступила... МЕРЗКО... »

Ой, боже мой, зачем ты ворошишь ПРОШЛОЕ?! Ни к чему это!.. Ты поступила так, как считала нужным! — гневно возразил я ей... — Разве не по своей воле еще вечером клявшаяся мне в любви до гроба, утром, когда я вылетал на матч с ФРГ, собрала свои вещи и ушла?.. Не оставив записки! Не объяснив причину ухода... И вот спустя тридцать лет я наконец получил послание, и в нем объяснение, почему ты так поступила...

«Мерзко я поступила, мерзко! И расчетливо!.. Я поняла, что жизнь с тобой будет тяжелой. А у меня был выбор: ты или Борис. И у него была легкая поступь... »

Легкая поступь?! — фыркнул я. — Но на судьбах людей отзывалась тяжело...

«Ты вправе меня осуждать и презирать. Но не упрекай, Алашка. Потому что мне ПЛОХО. ЖИВУ, ПЕРЕЛАМЫВАЯ СЕБЯ... »

Горькая фраза больно ударила по мне. До этого места я читал с чувством радостного злорадства, мол, поняла Лена, кого потеряла... А тут что-то иное кольнуло меня, сочувствие, что ли?..

«Я не ищу у тебя ... СОЧУВСТВИЯ, — точно подслушав, что у меня на уме, продолжила Лена. — И ПРИШЛА к тебе не потому, что УШЛА от Бориса. Привела меня к тебе твоя сегодняшняя, как ты ее назвал, решающая партия... Вернее сказать, пришла из-за ТЕБЯ. И РАДИ ТЕБЯ... Дело в том, что раноутром раздался телефонный звонок из Сибири. Он имел непосредственное отношение к сегодняшней партии... »

Я весь напрягся, изумленно прикидывая, как может чей-то звонок отразиться на шахматной встрече...

«Глава администрации того города, откуда твой противник, просил Бориса повлиять на тебя, чтобы твоя шахматная встреча с Тросиным — так, кажется, фамилия твоего сегодняшнего соперника? — закончилась вничью... Звонивший очень симпатизирует Тросину и считает, что у того гораздо больше шансов, чем у тебя продвинуться вперед, то есть успешно пройти «претендентское сито» — это его выражение... Я плохо понимаю, о чем речь, но повторяю его слова. В одной партии, мол, Гагаев может добиться успеха, но в целом... Он просил уговорить тебя, земляка Бориса, не портить шансы Тросина... И Борис пообещал ему воздействовать на тебя... »

Я оторвался от письма, посмотрел на тренера:

— Скажи, Петр Георгиевич, тебе что-нибудь предлагал Кетоев?

Мясников нахмурил брови и посмотрел мне в лицо:

— Было.

— И как ты среагировал?

— Я сказал, что не стану посредником между вами. Это сугубо личное дело гроссмейстера Гагаева.

— А почему ты не выдал ему хорошенько? — взревел я. — Почему не выгнал его? Почему после такого подлого предложения мы сидели рядом с ним, улыбались ему, даже чокались?!

Петр Георгиевич не стал извиняться. Не отрывая от меня тяжелого взгляда, жестом руки попросил меня умолкнуть.