Первый зной по весне, мураву изумрудя,Заслепляет оконца и воду в запруде.Мухи скачут без дела, зато деловито,И любовной попляской жара перевита.Подняв ногу, сверчок не скребнется ни звуком,А цветочное горлышко давится буком —Только вол, от весеннего чада унылый,В чистом поле маячит рогатой могилой!Еле дышит, от шкуры остался истерок,И в слепые глаза ему валится морок…В первый раз пошатнулась земля под копытомИ уходит, уходит! Со всем пережитым!Чтоб жалеть – грузноватый, для спячки – брюхатый,А сморился весной – так зовут Весноватый.А лилась ему в губы молочная пена,А дышал он испариной свежего сена.И губою водицу засасывал чутко,И следил, как бренчала по донцу желудка…И давил на песке золотистые вязиОстриями копыт с коростинками грязи.И негаданно как при рассвета предвестьеЗатевал с окоемом шальное совместье.Он явился – и прожил средь сонных бездоний,И далился в полях, сиротился в загоне…И зрачком, что тоскует, житью не переча,Он гляделся в меня – в полумрак человечий.Верил в Бога, не зная, не видя примеру;От межи до межи он волок свою веру.Не братался он с телом, живущим в недоле:То болело, а сам он резвился на воле.А теперь надорвался, костлявая груда,От весны без отрады, апреля без чуда.Он пугается солнца, смертями влекомый…И целую я лоб, обмутившийся дремой,Твердый, будто булыга, не знавшая ига…Неужели сломится – такая булыга?..И лежит он… И спину он выставил мухам…И лежит, и в безбытье толкается брюхом —И язык отвалился и в судорге сладкойЛижет гибель, что сахарной стала привадкой…Время опорожненное мычется гулко,Яр осою бубнит, как пустая шкатулка.Тишина отстоялась в горячечном поле,А высоко над нею, подобьем мозоли, —Прошлых жизней отлита загинувшей кровью,Тишина, загущенная в тушу воловью.
Перед рассветом
Тьма делается редкой,Спит небо над беседкой.Блестит вода в потоке —Уж видно, что глубокий…Сверчок уже шумливейВ лачуге и в крапиве…Попробуй углядеть их —Воробышков на плетях.Хоть образы все зримей,Но не приемлют имя.Им сон бросать обидно:И не видать, а – видно.