Запретная королева

И все же меня по-прежнему мучили ревность и зависть. Ее контроль за каждым действием моего сына был санкционирован королевским Советом и законом, и мне больно было наблюдать за тем, как ее влияние на мальчика растет. Юный Генрих уже бежал к Алисе охотнее, чем ко мне. Плача, он зарывался лицом в ее юбки, чтобы успокоиться. Алиса утешала его, если он просыпался среди ночи, увидев страшный сон. Не думаю, чтобы сын плакал обо мне. И не уверена, что он вообще замечал мое отсутствие, когда я оставляла его на нянек. Меня все больше и больше отодвигали в тень – тень, которую мне все сложнее было рассеивать.

«Пресвятая Дева, дай мне силы прожить свою жизнь хотя бы с крупицей душевного спокойствия!»

И по большей части мне это удавалось, но потом… Потом я горько оплакивала свою несчастную сестру. Моя любимая сестричка умерла. Шокирующее известие о кончине Мишель обрушилось на меня внезапно, как гром среди ясного неба. Я не могла осознать этого, не могла смириться с тем, что ее нежное сердце и светлая душа погасли навеки. Моим первым порывом было поехать во Францию – но с какой целью? Моя дорогая сестра была уже мертва, а оплакивать ее вместе с нашей матерью я бы в любом случае не стала.

Я скорбела по Мишель здесь, но через некоторое время Алисе удалось меня успокоить, так же как она успокаивала моего сына. Иногда меня охватывало отчаяние. Все меня покинули – отец, сестра, муж. Кто же у меня остался, кому я могла бы открыть свое сердце?

«Пресвятая Дева, сжалься надо мной! Спаси и сохрани моего сына!»

Но Юный Генрих был моим все меньше и меньше.

«Что вы наделали своими продуманными распоряжениями, Генрих? Какое ужасное будущее мне уготовили? Вы лишили меня всего, даже собственного ребенка. Если я потеряю Юного Генриха, что у меня останется?»

Я впала в унылую меланхолию. Зимой дни становились короче, и это всегда действовало на меня угнетающе; однако сейчас темнота давила на меня с такой силой, что я, казалось, едва стояла на ногах, чувствуя на плечах непосильный груз. Когда вечерняя мгла брала верх над дневным светом, на меня накатывали пустота и одиночество. Спала я плохо, но, когда наконец наступал рассвет, не чувствовала в себе желания встать с постели, чтобы встретить новый день.

Я мало ела, и вскоре платья свободно висели на моих плечах. Время от времени у меня в голове появлялись какие-то резкие толчки, вызывавшие приступы столь сильной боли, что я вынуждена была ложиться в постель. Потом все проходило, но особого облегчения я не испытывала. Порой мне не удавалось собраться с мыслями, беспорядочно метавшимися в моем мозгу. Иногда я посреди разговора забывала, что хотела сказать, иногда не отвечала собеседнику. В такие дни я скрывалась у себя в спальне, опасаясь, что начну запинаться в простых фразах и мои четыре придворные дамы будут встревоженно переглядываться.

Мое сознание терзали темные ночи, наполненные одиночеством, и зимний холод изоляции.

– Прогуляйтесь по саду, миледи, – приказала мне Алиса, когда в окне забрезжил бледный утренний свет. – Вам полезно будет выйти из комнаты на свежий воздух.

И я пошла, неохотно ступая по дорожкам в сопровождении своих придворных дам, которые так же неохотно следовали за мной, ежась от зябкой сырости.

– Прокатитесь верхом вдоль реки, – посоветовала Алиса.

И я поехала, хотя искусная верховая езда и не относилась к моим достоинствам, и пока мы медленно-медленно двигались по берегу, я чувствовала, как холод пробирает меня до костей. Вести бессмысленную болтовню с теми, кто ехал рядом со мной, у меня не было ни малейшего желания.

– Выпейте это. – Заметив после нашего возвращения, какая я бледная и унылая, Алиса сунула мне в руки чашу с дурно пахнущей жидкостью.

И я выпила, не спрашивая, что это, – мне было неинтересно, – а потом едва не задохнулась от горького послевкусия трав; мой желудок сжало спазмом.

– Вы только посмотрите на себя! – запричитала Алиса. – Нельзя этого допускать, миледи! Вы должны хорошо питаться.

Я внимательно изучала собственное отражение в зеркале. Моя кожа стала бледной, волосы потеряли блеск и уныло повисли. Неужели мои скулы всегда были такими острыми, выпирающими? Даже синие глаза, казалось, поблекли и стали светло-серыми. Боясь острого языка Алисы, я взяла с блюда сладкий пончик, но, как только она отвернулась, тут же отложила его обратно. В те дни она была для меня нянькой и наставницей в той же степени, что и для Юного Генриха.

Мне позволено было сопровождать своего сына в Вестминстер на официальное открытие парламентского заседания. Столь пышное, торжественное событие, безусловно, таило в себе угрозу для психики совсем еще маленького ребенка, и я трепетала от беспокойства, боясь, что Юный Генрих не произведет должного впечатления на своих подданных. В его неудаче вполне могут обвинить мать. И тогда, возможно, моего сына отошлют, окончательно забрав у меня.

– И вы это одобрили? – спросила я Уорика; после церемонии он вернулся в королевские покои Вестминстера и теперь сидел вместе с нами, прихлебывая эль.