Запутанность средней полосы (СИ)

Иветта как-то безразлично пожала плечами, а Настя полезла за телефоном, камера которого уставилась на находку:

– Сейчас узнаем.

– Приложение что ли такое? – удивилась Таша.

– Ага. Надо сфоткать гриб, и оно укажет название.

– А если ошибётся?

– У них там нейросеть, – пояснила Настя, – разрабы пишут, что уже можно различить до полутысячи видов. Главное сфоткать под шляпкой тоже. Ну или указать какая она: пластинчатая, трубчатая. Так, сейчас... Гм. Не знает.

– Запах приятный, – наклонилась Олеся, – их по запаху различать можно. Плохие пахнут плохо.

– В Японии ценится гриб мацутакэ, – безразлично сказала Иветта, – между прочим, самый дорогой гриб на планете. Так вот, пахнет он отвратительно.

Олеся взглянула на Иву. Она что, обиделась, что не смогла узнать гриб?

– Может это белый? – предположила Таша.

– Что за расизм! – Настя всё ещё пыталась добиться правды от телефона.

Иветта припала к земле, внимательно рассматривая грибы. Они росли кучно, целым семейством и были как на подбор крепкие, с коричневатыми шляпками и упругими сероватыми ножками. Грибы были в самом расцвете, нетронутые мушкой, натянутые и почти вожделеющие.

– Знаете... – задумчиво начала Ива, – у индейцев Южной Америки есть миф, что поначалу в мире жили только женщины, которые размножались вегетативно. Они совокуплялись с грибами, вводя их в себя как мыслящий член. Но часть грибов подговорила женщин совокупиться орально, употребив их в пищу. Отведав грибов, женщины стали рожать странных грибовидных созданий, напоминающих материнское тело, но с головой-шляпкой. Так появились мужчины. А с ними пришла охота, потом неолитическая революция, социальное расслоение, антропологическая константа и священная вера в понимание... Думаю, это и не миф никакой, а самая настоящая правда.

Настя слушала с расцветающей улыбкой. Её поражало, что Ива может вспомнить что угодно и по какому угодно поводу. А самой Насте нравилось, что она всегда предугадывала последствия Ивиных слов.

– Ты правда это сделаешь? – бисер на лице плотоядно блеснул.

Иветта не ответила. Она снова раздевалась.

– Поехавшая, – счастливо шепнула Настя и стала настраивать камеру.

Ива степенно устраивалась над выпирающим выше остальных грибом. В такой позе её длинные худые ноги были отставлены в стороны, низ живота ввёрнут вниз, туда, к грибам, и Ива так часто подносила руку ко рту, слюнявя её, что, казалось, их у неё было несколько.

– Это слишком, – покачала пепельной головой Таша. Полнота её сжалась, будто входить собрались в неё. Девушка помялась, теребя балахон, – Это уже некрасиво.

Ива изменилась. Девушка старалась уместиться между фотоаппаратом, людьми, грибом и собой, что было сложно, ибо нельзя быть сразу для всех. Ива попыталась принять непредназначенную ей позу, запуталась в конечностях, и тем стала похожа на многоножку, выползшую из проеденной грибной шляпки. Если в неземной красоте есть то, что не может принадлежать этому грубому миру, то противоположно ей вовсе не уродство, вещь тоже вполне потусторонняя, но некрасота, что-то несчитываемое и непривычное. 'Некрасиво лишь то, что не может быть эстетизировано', – глядя на корчи Иветты, думала Настя, – 'а так как эстетизировано может быть всё, некрасивого не существует. Но тогда почему мне так противно... и так хорошо?'.

Иветта, свесив набок длинные волосы, пытаясь завести в себя смоченный слюной гриб. Руки ломались в тени сведённых бёдер, заросший лобок вздымался ожившим сорочьим гнездом, волосы спутались в хвощ, побелевшие колени тронула плесень, а на потемневшей груди влажно мшились соски. Олеся испытала странное возбуждение. Оно было скорее пронзительным, нежели сильным – возбуждение не плоти, но запрета; того, на что возбуждаться не принято и даже опасно. В своём странном соитии Иветта стала кем-то другим – тем, о ком не думают и чего не представляют. Олеся не знала, почему это так её занимает. Иногда, прежде чем встретиться с подругами, она срочно что-то прочитывала, дабы не казаться совсем уж простухой, и теперь вспомнила Станислава Лема, книжки которого в детстве подсовывал ей отец. Женский срам казался фантасту чем-то паучьим и не являлся для него эротичным. Однажды она рассказала об этом Насте, и та долго высмеивала и Лема, и Олесю, вставляя, как припев: 'Есть же нормальная ксенофеминистская фантастика'.

Тогда Олеся промолчала, смутившись собственной необразованности. Теперь она поняла, что имелось ввиду.

А вот Таша ничуть не смутилась. Из приоткрытого рта, накрашенного как мишень, торчал клычок. Таша вожделеюще обкатывала его языком. 'Гриб не может кончить, – тайно думала девушка, – он либо сломается, либо удовлетворит. Но при этом не игрушка. Живой. Мужикам и вправду далеко до грибов'.

Иветта прогнулась, окончательно поглотив гриб, и татуировка от её бёдер до её плеча показалась затвердевшим грибным семенем.

– А-а... суховат ты, братец, – прошептала девушка.