Зарубежный детектив

— Представляешь, моя хорошая, Пьер скоро вернется и придет сказать тебе спасибо за то, что ты никогда в нем не сомневалась.

Поскольку она мне не отвечала, я отстранил ее лицо от своего плеча и обнаружил, что она плачет. Сбитый с толку, я обратился к Аделине, на что та сказала:

— Ведь и от счастья плачут, доктор, а потом столько переживаний за один день, все эти трупы…

Я уже начал раскаиваться в том, что поддался искушению живописать случившееся. Не надо было рассказывать об убийствах, они бы и так все узнали очень скоро. Я сам отнес Элизабет в кровать. Большого подвига в том не было, ведь моя маленькая калека весила совсем немного, а когда Аделина аккуратно накрыла ее и подоткнула простынь, я со всей нежностью поцеловал мое обретенное дитя.

* * *

Я так перенервничал, что не мог уснуть всю ночь. Измученный упорной бессонницей, я надел халат и припал к моему наблюдательному посту, то бишь к окну. Не было видно Тарна, зато прекрасно слышалось его постоянное ворчание, шум, столь привычный моему уху, что приходилось напрягать внимание, чтобы в нем удостовериться. Очертания собора и дворца Берби сливались в одну черную тень, которая, казалось, пыталась добраться до неба. Первые труженики, заступающие на работу с зарей, еще не покинули свои жилища. Но уже были заметны первые предвестники утреннего света. Мужчины и женщины готовились к своим дневным трудам. Разбитое вечной усталостью воинство готовилось к штурму транспорта, который должен был развезти его по заводам.

Понемногу город начинал дышать. Тишина ночи постепенно сменялась гулом наступающего дня. После долгого сонного забытья горожане возвращались к реальной жизни. Тревоги и печали вновь овладели умами, и я знал, по крайней мере, двух женщин, которым пробуждение — если, конечно, они вообще спали — сулило непосильное бремя: госпожа Беду, Мадлен Шапез… Я пытался представить себе особу из Тулузы, которая так и не дождется очередного визита своего любовника. Пистолет банкира перевернул вверх дном узкий мирок интриг, расчетов и лжи.

Я старался угадать реакцию людей, когда они узнают об убийстве Беду, самоубийстве Шапеза, но особенно, как будет воспринята весть о судебной ошибке по отношению к Пьеру Турньяку. Полиции и судьям не поздоровится, да и Гажубера мне было искренне жаль. Страшная ошибка проистекала скорее всего из-за недооценки психологии и пристрастия к уликам без должного внимания к душевной организации подозреваемых. Вполне возможно, что эта ошибка вызовет скандал и неблагоприятно скажется на его карьере.

А что же Пьер? В своем убежище, где ему было суждено пережить долгие, мучительные часы, как и всякому существу, скрывающемуся от погони, он, вероятнее всего, даже и не подозревал, что стал почти свободным человеком и что пройдет немного времени — и все бросятся к нему с поздравлениями, словами сочувствия, все будут бурно защищать его… задним числом. Невозможность предупредить беглеца повергала меня в отчаяние. Мне бы так хотелось первым сообщить ему приятное известие и отвезти его к Элизабет и Аделине, которые никогда, ни на секунду не заблуждались на его счет.

Размышления о Пьере Турньяке естественно навели меня на мысли о Мадо и Налье. Они тоже будут потрясены, когда узнают, что невиновность беглеца признана, хотя еще официально и не удостоверена. Как поведет себя Мадо? От всего сердца мне бы хотелось, чтобы прав оказался Лаволлон и что единственным сообщником Шапеза был Беду, однако верилось в это с трудом. Если Пьер правдиво рассказал об ограблении, зачем ему тогда лгать о планировавшейся поездке, о приходе Мадо?

Как бы там ни было, но нас ждало еще немало бед и невзгод. Когда я вновь устроился в постели и уснул, было уже утро.

* * *

Около десяти я проснулся с сильной головной болью и пренеприятным вкусом во рту. Вылезать из постели мне не хотелось, и я позвал Аделину, чтобы она принесла мне стакан воды и аспирин. Она обещала приготовить все, что нужно, но добавила, что встать все равно придется, поскольку комиссар Лаволлон срочно требует меня к себе.

— Он позвонил в полдевятого и просил вас разбудить. Но я ему ответила, чтобы он и не думал, я за ваше здоровье отвечаю и не собираюсь отправлять вас на тот свет. Ну, короче, много всего было сказано, но последнее слово осталось за мной. В конце концов он размяк и согласился, чтобы я вам дала поспать. Взамен я пообещала, что отправлю вас к нему как можно скорее.

— Он говорил, что ему нужно?

— Нет, но, судя по настроению, ничего хорошего.

— Аделина, сей Лаволлон начинает меня утомлять. Он только и делает, что угрожает или просит прощения. Я уже подустал!

— Я, доктор, всегда считала, что ваши знакомые оставляют желать лучшего.

Слышал бы ее Лаволлон…

* * *

Дабы доказать самому себе, что никто — будь он даже комиссаром полиции — без должных оснований не имеет права покушаться на мою свободу, я неторопливой походкой пенсионера направился в кабинет этого суматошного Лаволлона. Меня безо всяких проволочек проводил дежурный.

— Что за пожар?