Смотрю ему в глаза, сверкающие, точно огненные агаты. Разве обычные глаза так могут? Такие дымчатые. Шоколадно-ореховые. От этих глаз заплакал бы и ангел, и они, такие невозмутимо-спокойные, вглядываются в мои, не обращая внимания на правду, не требуя ответа, почему я лежу на полу без очков.
– У тебя будто лихорадка, ты раскраснелась, – шепчет он, и взгляд опускается на мои губы.
Воздуха не хватает, и мозг включает запись по умолчанию:
– У меня были рыжие волосы, – с присвистом выдыхаю я. – При рождении.
– Правда? – Сейчас он должен бы отступить, но не знает этого и, наоборот, подходит, преодолевая расстояние, которое я стараюсь восстановить, отступая шаг за шагом. Глаза пытаются зафиксироваться на чем-то безопасном и ничего не находят. Смотрю на его волосы, и в голове проносятся слова «золоченые» и «Аполлон», а я представляю, каково это – зарыться пальцами в эти волнистые пряди. Смотрю ему в глаза и чувствую желание. Не говоря уже про губы.
Ох, его губы. Слишком поздно, я уже смотрю.
– Мне надо в ванную, – выпаливаю я. – Надолго. Не жди.
– Э-э-э… ладно. – Уэсли недоуменно наблюдает за моим поспешным бегством.
Бросаюсь в ванную и сдаюсь, готовясь уже поставить крест на жизни. Это плохо. Очень, очень плохо. Всего-то нужно было, чтобы привлекательный мужчина вырезал мне звездочку из фольги, и я уже спустила здравый смысл в унитаз. Неужели я настолько слаба?
Смотрю на свое отражение. Мэйбелл напротив – сплошное разочарование: грудь вздымается, вся в красных пятнах, волосы взмокли. «В раздрае» – это про меня. Выглядываю в окно, и пугающий горизонт кажется все ближе, уже нависает надо мной. Все будет в порядке. Немного личного пространства – и дело в шляпе. До субботы надо всего лишь отказаться от любого взаимодействия с Уэсли, не думать о нем. Объявить политику полного неприятия. Тотальный запрет.
Или я пропала.
Сославшись на расстройство желудка, я успешно избегаю Уэсли до конца дня. А на следующее утро обнаруживаю у двери новую пачку лекарств – для пищеварения. Больше он ничего, к счастью, не предпринимает. И к несчастью тоже. Может, теперь он меня ненавидит? Может, я вот-вот бы ему понравилась, а теперь сама все разрушила? Хотя за это вообще-то стоит благодарить, потому что ВСЕ РАВНО БЫ НИЧЕГО НЕ ПОЛУЧИЛОСЬ. У нас, Мэйбелл Пэрриш, нет пяти стадий принятия неизбежного. Мы зарываемся в отрицание как затянувшие с отъездом гости и так и живем в нем. А еще, угодив в омут захватывающих страстей, глушим горячее какао с перечной мятой (у меня уже третий стакан на пол-литра за сегодня) и представляем себя во множественном числе.
Но в среду от Уэсли приходит сообщение. Вот уж чего я не ожидала.
Он сфотографировал мое недавнее дополнение к росписи на стене: крошечный кораблик, «Майская красавица», плывет рядом с его пиратским фрегатом. Направление и скорость ветра я не учла, и теперь они вот-вот столкнутся.
Вслед за фото он отправил вопрос, но без вопросительного знака: «
Лезу в «Википедию», нахожу нужную страничку о пароходе «Майская красавица», курсирующем по реке Теннесси в Ноксвилле, и отправляю ему ссылку.
Взрослея, она строила этот корабль у меня в голове, пока он не стал больше самой жизни, венец «южного очарования», и говорила, что когда-нибудь мы поедем туда и будем обедать в белых платьях и больших шляпах для дерби в Кентукки. И мы действительно съездили, на мой тринадцатый день рождения, но с нами поехала дочка ее тогдашнего парня, которой мама уделяла куда больше внимания, а я мрачнела и ревновала все сильнее. Мама всегда старалась быть супермилой с детьми своих партнеров, пыталась завоевать их расположение. Я испортила тот день всем.
«
«
Этой поездки так ждали, столько о ней говорили, но в конечном итоге обычные «Хэппи Мил» в «Макдоналдсе» я вспоминаю с бо́льшей теплотой. Наверное, мама так пыталась воссоздать бледную копию собственных детских воспоминаний.