Затерянный исток

– Воевать… Значит тратить слишком много ресурсов. Да и исход непредсказуем. – Арвиум вновь сардонически удивился, почему Этана переносит на него свои убеждения. Будто то, что он высказывал, для него самого становилось нерушимой истиной.

26

Амина, со сдвинутыми бровями выследившая Арвиума, который, казалось, не был свободен ни минуты, неодобрительно окликнула его. Он нехотя отозвался. Не как прежде, когда их беседы, неизменно перерастающие в спор, обоим приносили нескрываемое удовольствие.

– Не в правители ли ты метишь? – с издевкой спросила Амина, но в глазах ее не было улыбки. Не было ее и на лице Арвиума.

– Откуда эти новые необоснованные обвинения?

Амина молчала, не желая выдавать Этану, очень доброго к ней, но, очевидно, заблуждающегося в истинной природе ее воззрений.

– Твое фанатичное желание перемен нелепо, – натужно продолжила она.

– Нелепа твоя статичность.

– Моя статичность не распространяется на фарс. И я его обличаю.

– Это мало кому интересно.

– Ах да… Твое желание перемен потому и фанатично, что зиждется лишь на одном – как бы урвать себе кусок получше.

– А ты не такая будто. Не помню, когда в последний раз видел тебя, подающей милостыню калеке.

– Вот и выходит, что другие отчего-то должны выполнять планы об идеальном обществе в твоей голове… Бездуховный свод правил. Хотя на благоденствие их самих тебе плевать. Не забудь только, что достижения, основанные на угнетении определенных слоев, не стоят ничего.

– Через тысячу лет никто не вспомнит, как построены великие храмы. Все будут только восхищаться их монолитностью.

– Но страдания угнетенных настигнут сейчас, а не через тысячу лет.

Арвиум, будто колеблясь между желанием оправдаться и получить наслаждение от брошенной ей в лицо правды, едко произнес:

– Ты не поняла еще, что всем на них плевать. О них спохватятся, только если они начнут вымирать.

– Я до конца надеялась, что ты обманываешь сам себя, но ты все понимаешь… К идеалу твои единомышленники едва ли стремятся.

– А ваше идеальное общество рождает безынициативных заложников разлагающих удовольствий, на которых я взираю день ото дня.

– Но разве не так должно быть? Вино из лучшего винограда и размышления на обрыве в темное море. Иначе зачем нам жизнь?

– Ваше идеальное общество обречено таковое лишь для вас. И обречено на вымирание с этим подходом, – зло бросил Арвиум. – Потому что образованные и занятые своим люди, не зависящие ни от кого, просто разбредутся по отдельным домам и осядут там. Они ни работать, ни думать не станут – к чему, раз все замечательно, продумано и слеплено кем-то другим? И к чему мы тогда придем? К чему будут потуги предыдущих поколений, которыми ты сама так восхищалась?

– Зато жизнь их будет полна благоденствия… Но ты забываешь о большинстве, которое без указки не может ступить шага.

– Этому большинству вовсе плевать, что будет с прочими. Оно захлебывается в собственной кровавой слюне и с зажженными глазами вершит безумства не столько во имя обогащения, сколько ради звериного ощущения вершины и власти, своей причастности к чему-то значимому.

– Пока ты не переделаешь саму природу человека, от этого не отступят. А природа поддается огранке и рождает мораль.

– Тогда к чему твои причитания? Нельзя сделать общество идеальным для всех.

– Но можно уменьшить ущерб. Пенять людям, поставленным в катастрофические условия выживания, что они сами повинны – бесчеловечно. Люди потому злы, что что они борются с жизнью, каждый в своем личном темном царстве. Протяни им то, что доселе сдавливало им шеи, учи, что есть верно, и наступит та самая благодать.

– Ты уходишь в сторону, – прорычал Арвиум и скривился.

– Твои убеждения не позволяют тебе увидеть правду, – осенило Амину. – Как всегда, речь о тебе, а не о других. Тебе только кажется, как им будет лучше.

– Да что тебе известно обо мне? Если все будут как вы, то человечество вымрет.

– Что ж, нам теперь собой пожертвовать ради человечества, которое лишь пьет из нас сок и ничего взамен не предлагает?

– Ничего не предлагает? – усмехнулся Арвиум, вновь проваливаясь в свой нарочито-снисходительный тон. – А спишь ты на чем? Не на подушках ли, которые сплетены другими? А рыба на твоем столе выловлена и приготовлена тобой ли?

27

В голубом отсвете нежданно раскаленного неба стихала жара. Песочные ряды колонн, разбавленные зелеными пятнами пальм, опутывали дворец. Пленительность этой выцветшей неги разрывала окна, пока несколько человек обедало в укрытии трапезной.

– Скоро после свадьбы Галла, если будет воля богов, станет хранителем детей Иранны, – Лахама растеклась в вожделенной улыбке, не забыв эффектно тряхнуть перьями у себя на тиаре. – И обернет каждого в пеленку своего славного рода. Один из самых трогательных наших ритуалов.

Собравшиеся одобрительно закивали. Притихшая Иранна не пошевелилась.