Затерянный исток

Этану так захватило воплощение этой безумной и манящей игры… Где были хороши многие средства. Но, похоже, витальная сила Арвиума преуспела в этом мире куда больше отвлеченных воплощений. И вот-вот брат заберет Амину вслед за светлым образом Ташку… заберет и забьет, подчинит себе, как он сметал на своем пути все, лишь только дотрагиваясь до малейшей власти… Ведь самолюбие Арвиума не могло принять даже допущения, что что-то может потечь не по его волеизъявлению.

– Ведь к упадку ведут десятки дорог. А государство может рухнуть лишь с молчаливого позволения самого последнего прокаженного… – с силой сказал Этана, проверяя, верно ли он понял намерения брата и невольно отображая в этих словах идеи Амины.

– Прокаженным нечего терять, они будут против любой организации.

– Ты считаешь Умму прокаженными? – медленно повторил Этана.

– Как и любое скопище людей.

– И ты… полагаешь, что можешь их исправить?

Арвиум улыбнулся.

– Это мой долг.

Томящееся в этих словах высокомерие, так не вяжущееся с цельностью и напором всего существа брата, удивило Этану. Он глядел в неспокойную гладь редкостного, изнутри кусающего его себялюбия, которое служило для Арвиума оправданием пренебрежения к мнению прочих.

– Ташку бы не женился на девушке против ее воли, пусть даже она открыла бы ему дорогу к мечте, – тихо продолжал Этана.

Арвиум с насмешкой и отголоском душимого подозрения произнес:

– Ты, братец, должен понять, что в жизни всем по заслугам воздается. А желанные жрицы достаются победителям, а не пришлым заговорщикам. Да и Ташку твой мне не указ.

Этана порозовел, с силой прикусив губу изнутри. По его раздраженности в последние дни Арвиум не распознал, какого рода борьба назревает в брате и отчего он так рассеян.

35

Уставший Арвиум вернулся в покои, ожидая насладиться безропотным телом Хатаниш. Совсем скоро он будет торжествовать и над Аминой. Эта мысль вселяла в него восторг, подобный юношескому пусканию корабликов по редким ручьям во время разлива рек. Это было слишком шатким, хоть и пряным, чтобы сбыться наяву – все эти бредни о том, что каждому и даже каждой будет хорошо. Дашь им волю – и они не оставят камня на камне, погрязая лишь в самолюбовании и чревоугодии. Всем им необходим страх – лучшее снадобье от всплесков безумия. И если у него нет друзей здесь, не беда – он нашел их в другом месте.

Арвиум не терпел тех, кто видел его в моменты слабости. А таковыми он теперь расценивал едва ли не всех. Он не мучился и не додумывал что-то свое к белым пятнам в полноводных, но не лишенных шероховатостей сферах уставов Сиппара – сферы эти были ему весьма на руку.

Арвиума резануло то, что так часто тошнотворно саднило теперь. Иранна… Безвольная прекрасная бабочка, которая громче всех голосила о своем выдуманном влиянии на остальных. Обладай она амбициями, еще поборолась бы за трон и честь. Он вздохнул… хотелось бы спасти ее и ее будущих детей. Поразительное свойство женских тел, так и не понятый им обожествляемый механизм. Арвиум верил, что соблазнение Иранны нанесет Галле незаживающую рану. Рисовал в воображении, как кидает опозоренную принцессу брату в ноги. Да и жаль было отдавать ее Галле, он ведь ни черта не смыслил в физической любви и даже не пытался залатать эту оплошность. Если бы только Арвиум мог предугадывать будущее… Что удовлетворения содеянное ему не принесет. Но он же раскаялся… И не должен более мучить себя тем, что не воротишь.

Хатаниш исподлобья смотрела на его разнузданные перемещения по комнате перед принятием воды.

– Наследниками Уммы будут ваши с Аминой дочери? – спросила она почти невозмутимо.

Арвиум отвечал неохотно.

– Не думаю, что девочкам стоит давать это право. Скорее, наши сыновья.

– А что же будет с нашим сыном?

– Я не забуду о нем.

– А обо мне?

Арвиум не отвечал. Он только посмотрел на ее налитые обидой и слезами глаза. Такие восхитительные и такие неинтересные… Он с самого начала не понимал, о чем толковать с ней наедине. Раны сделали его бесчувственным к горестям других. Сколько раз было больно ему, отчего не может быть больно прочим?

– Ты устала. Отдохни. Эти мысли завтра не будут внушать тебе подобные чувства. Сегодня у меня важная ночь, и я отдохну тоже.

Хатаниш ясно помнила, как рожала, пока он раненый валялся без сознания, а на помощь никто, сосредоточенный на военачальнике, и не подумал позвать. Все внимание дворца было приковано к нему. Рожала одна, твердо зная, что не доживет до конца дня – кости ее будто ломались одна за другой. А Арвиуму, когда он очнулся и взял на руки уже обмытого сына, невдомек были ее нечеловеческие мучения, он посчитал это обыденностью. Как прекрасно, что ее тело будто отторгло первого ребенка, словно в довершение отношения к его отцу. Единственное, что оно могло сделать поперек. Как странно, что, будучи девочкой, Хатаниш с трепетом слушала рассказы о сословии рожениц и хотела примкнуть к нему, подобно матери, не видя иного расклада для собственной семьи, слишком далеко простиравшейся от сильных мира сего.