Затянутый узел

— Ничего. Сирадзе поселился у матери. Тетя Нинико была счастлива. Константин Григорьевич выполнял любую ее прихоть. Ничего не скажешь, заботился он о матери по-сумасшедшему. Такое впечатление, что хотел втиснуть упущенные годы в дни. Он даже женился, чтобы угодить матери. Тетя Нинико сама сосватала ему фельдшерицу, к которой привыкла за годы болезней. Одиночество сделало ее эгоистичной. Зачем ей было привыкать к другой женщине? Пусть сын привыкает к тому, что окружает ее. Но, как говорится, счастье было коротким. Через год после возвращения Константина Григорьевича тетя Нинико скончалась.

— Пожизненная пенсия перешла Константину Григорьевичу?

— Нет, он унаследовал только бывший дом Долидзе. Он не претендовал ни на что другое. Говорят, чтобы пресечь сплетни и сразу все поставить на свои места, на поминках, которые, кстати, были устроены в его бывшем доме, то есть в доме, где теперь жили Долидзе, он поднял тост за Долидзе и сказал, что он, то есть Константин Григорьевич, в неоплатном долгу перед ним. Все признали это благородным. Никто досконально не знал, как он жил там, в России. Но как бы плохо он ни жил, он не имел права быть таким сыном, каким был. Вплоть до поминок город относился к нему неприязненно, но после поминок простил. Получилось так, что простил. Не могут же люди признавать человека благородным и одновременно считать его подлецом.

— Я бы хотел взглянуть на дом Сирадзе. На бывший дом Долидзе.

— Хорошо, я вам покажу его.

Одноэтажный дом с тремя окнами стоял в саду. И дом и сад были запущены. Растения разрослись так, что казалось, они вот-вот поглотят дом с обвалившейся штукатуркой. Рядом за забором возвышался двухэтажный каменный особняк с колоннами. Под лучами солнца на фоне зелени известняк сверкал белизной, и дом напоминал снежный дворец. Рядом соседствовали роскошь и нищета.

— А это чей дом? — спросил я.

— Пхакадзе, — ответил капитан Абулава. — Директора продовольственного ларька, точнее, бывшего директора.

— Один из тех, кому Элиава дал по рукам?

— Из тех. Только те в тюрьме, а этот в бегах. Упустили его наши парни из ОБХСС.

— Упустили или отпустили?

— В ОБХСС штат очень скромный. С приходом Элиавы люди там зашиваются.

— Странно. Одни и те же люди сначала допустили, что директор ларька построил себе дворец, а потом стали его ловить?

Мы возвращались к гостинице. Абулава повел меня незнакомыми мне улицами. На одной из них он перешел с теневой на солнечную сторону и замедлил шаг, глядя на причудливый деревянный дом за высоким штакетником. Левая половина дома стояла на сваях, правая — со стеклянной крышей — будто вросла в землю.

— Красивый дом, правда? — сказал Абулава.

— Здесь живет художник? — спросил я.

— Народный художник Иосиф Заридзе, — ответил Абулава.

В саду кто-то работал. Курчавая голова то исчезала, то появлялась над аккуратно подстриженными кустами. Я пригляделся. В саду работал Мамаладзе. Я посмотрел на капитана. По его лицу нельзя было понять, что он хотел показать мне — дом или Мамаладзе.

— А здесь живет Роберт Георгиевич Заридзе, — сказал он.

Справа от сада за металлической сеткой стоял двухэтажный дом из силикатного кирпича. Он был под стать хозяину: массивный, ухоженный, сверкающий — на втором этаже я насчитал восемь окон, — но по возрасту значительно моложе. В глубине двора лежали битые кирпичи и прочий строительный хлам — видно, не успели убрать.

— Хотели бы иметь такой дом? — спросил я.

— Мне больше нравится дом художника Заридзе, — ответил Абулава.

— У вас неплохой вкус.

Он усмехнулся.

Я хотел сказать, что, наверное, дело не во вкусе, но Абулава опередил меня:

— Вы уверены, что Багирян не виновен?

Я удивленно воззрился на капитана.

— По-вашему, я говорю одно, а думаю другое?! Конечно, уверен.

— Извините, я хотел услышать правду.

— Услышали, дальше что?

— Ничего. Услышал то, что хотел.

— А сюда зачем вы меня привели?

— Для общего образования. Вы же наш город совсем не знаете.

В гостинице администратор сказал, что час назад мне звонил из Тбилиси Габелия. Я поднялся в номер. Не успел я закрыть дверь, как раздался телефонный звонок. Я схватил трубку и услышал голос подполковника Габелия.

— Ты уж прости, Серго, никак не можем выйти на этого типа. Придется тебе потерпеть.

— Что мне остается делать?

— Ничего, — засмеялся Габелия. — Жди.

Я распахнул окно, разделся и залез под холодный душ.

После душа я собирался прилечь, чтобы поразмыслить над сведениями, которыми располагал. Лежа мне думается лучше. Видно, моему мозгу требуется особое положение, чтобы функционировать активно. У меня был будильник, наверное, самый быстроходный в мире. В нормальном положении он лениво отсчитывал минуты и, быстро утомившись, засыпал. Стоило его положить, он работал, обгоняя время. Мне было над чем поломать голову. Противоречивые сведения следовало хотя бы в какой-то мере систематизировать.

Я вышел из ванной и вздрогнул. На стуле сидел мужчина средних лет и беззвучно барабанил длинными нервными пальцами по столу. Дверь в номер была распахнута.

Мужчина встал.