Затянутый узел

— Много позже. Понимание всего пришло позже. Так вот в Натли я не вернулся. Я сделал еще одну глупость — поддался уговорам родителей невесты и обосновался в Свердловске. Я просто пошел навстречу тайному желанию Долидзе. Конечно, это тоже я понял с запозданием. Из письма мамы я узнал, что Долидзе стал опекать ее. Я решил, что он как был, так и остался мне другом. Может быть, я решил так потому, что это было удобно для меня, в какой-то мере оправдывало меня в собственных глазах. Хотя какое тут могло быть оправдание?! Я ведь матери не помогал. Мне было не до нее. Я играл. В тот день в Натли что-то произошло. Я заболел желанием выигрывать. Не знаю, может быть, это гены. Мой отец играл… Студентом четвертого курса медицинского института я стал делать подпольные аборты. Нужны были деньги. Меня не посадили, но из института выгнали. Все пошло кувырком. Любовь улетучилась. Семья развалилась. Я падал, а Долидзе поднимался. К тому времени, когда я возвратился в Натли, он стал всемогущим в городе. От него зависели не только полторы тысячи рабочих и служащих завода. Его имя знали все — от мала до велика. Он меня устроил директором этого богоугодного заведения, познакомил с нужными людьми, одолжил на первое время деньги, не ставя никаких условий, ничего не требуя взамен. Я вернулся в Натли не сводить с ним счеты. Но мозг все время сверлила мысль: «Если бы не Котэ… Если бы не Котэ…» Я пытался убедить себя, что моя жизнь сложилась неудачно не по его вине, а по моей. Вам трудно будет понять это, но мои лучшие годы — фронтовые. На войне мне было хорошо… легче, чем после войны. Там все проще… Да, я пытался убедить себя смириться. Я хотел смириться. Не получилось. Родительский дом не давал мне покоя. Сделал попытку возвратить его себе. Потерпел фиаско. Долидзе же процветал и богател. Дом Галустяна был бы третьим по счету домом, приобретенным им в городе.

— Когда же вы решили убить Долидзе?

— Двенадцатого октября, когда узнал, что он посягает на Веру. Ему было мало моих орденов и медалей, моего дома, моей жизни, наконец. Ему захотелось еще и Веры — моей последней надежды. В тот день он пришел ко мне с требованием отступиться от Веры, напомнив об оказанных мне услугах. Это было двенадцатого октября в пятнадцать минут третьего. Сирадзе задумался. — А ведь, наверно, не случайно, что все произошло на Кецховели. Нет, не случайно. Его жизнь процветала, как некогда эта улица, и сгорела так же — в одно мгновение, превратилась в пожарище…

После того как Сирадзе был взят под стражу, я потребовал от Заридзе немедленно отменить постановление о невыезде Давиташвили и снять с него обвинение.

— Если вы не сделаете этого, я сейчас же дам в Тбилиси спецсообщение о том, что по одному делу вы одновременно обвиняете двоих. О, у нас же еще вчера был и третий — Багирян!

В горячке расследования я совсем забыл о Багиряне. Что с ним? Удалось ли ему вырваться из рук Расулова?

— Но в действиях Давиташвили есть состав преступления, — сказал Заридзе, имея в виду фиктивную справку, приобщенную к делу.

— Это не основание даже для подписки о невыезде. Выделите дело Давиташвили в отдельное производство.

— Хорошая мысль.

Заридзе сел писать постановление — последнее в должности прокурора. Я был уверен, что оно будет последним. Я собирался нанести визит прокурору республики.

На улице я снова вспомнил о Багиряне. Теперь он мог спокойно вернуться домой, если Расулов… Я даже думать боялся об этом. Я решил заехать по дороге в Тбилиси к Зейнаб.

Элиава настаивал, чтобы я провел вечер с ним, а уехал утром. У меня же было одно желание — поскорее оказаться дома. А мне еще предстояло полдня провести в Тбилиси.

Я надеялся успеть на последний рейс самолета и стал прощаться.

Все то время, пока мы говорили, меня мучило ощущение, что я о чем-то забыл. Я силился вспомнить и не мог.

Лишь в дверях я вспомнил, что хотел порекомендовать капитана Абулаву. Но то было два дня назад.

Я нерешительно остановился.

— Ну что, передумал? Остаешься? — сказал Элиава.

— А капитан Абулава будет неплохим начальником горотдела.

— А ты, я вижу, не меняешься.

— Помнится, в первый день ты был иного мнения.

— Первое впечатление бывает обманчивым.

— Ну так как с Абулавой?

— Твое мнение будет учтено при обсуждении его кандидатуры. Тебя не смущает такой, почти официальный, ответ? — Элиава улыбался.

— Нисколько. Жду в Москве. Привет! — Я закрыл за собой дверь.

…Около машины меня дожидался капитан Абулава. Он все-таки вернулся, хотя и опоздал. Я ведь хотел, чтобы убийцу задержал он…

— Я все знаю, — сказал Абулава.

— Садитесь в машину. Доброшу вас до горотдела.

— Вам же не по пути. — Абулава сел в машину.

Я не стал говорить, что горотдел находится на полдороге к дому Багиряна.

Мы молча доехали до горотдела.

Капитан вышел из машины. Я тоже вышел.

— Прощайте, капитан. — Я протянул руку.

Абулава крепко пожал ее и, резко повернувшись, стал подниматься по лестнице.

— Капитан, — позвал я. У меня неожиданно возникло желание предложить ему поехать со мной к Зейнаб. Он обернулся.

В это время издали кто-то крикнул:

— Товарищ майор!