Библиотека Моргана была закрыта для публики, и здесь царила неповторимая клубная атмосфера – повсюду люди поднимали в знак приветствия руки или чашки с кофе. Здесь можно было встретить группы женщин в строгих черных юбках-карандашах и с яркими ожерельями на шеях, мужчин в костюмах с галстуками-бабочками, а также людей обоих полов, одетых с разной степенью небрежности. Присутствующие кучковались со знакомыми и сплетничали о незнакомых. Если б мне удалось подслушать хоть один разговор, наверняка это было бы похоже на приватный язык: секретный список имен, мест и курсов, призванный отсеять любых индивидуумов, достаточно наглых, чтобы попытаться проникнуть сюда. Из кофейного бара донесся звук вспенивателя молока «Ла Марзокко».
Я узнала некоторых из присутствующих и уже через несколько минут поняла, что получила отказ по крайней мере от десяти из них. Отказы в участии в практике – дело сугубо индивидуальное, и мне было интересно, сколько из них пересмотрят свое прежнее мнение обо мне, о моей работе после этого лета, после того как мы с Рейчел найдем оптимальный способ сообщить о нашем открытии.
В списке выступающих в тот день было много светил и начинающих преподавателей: приглашение на симпозиум в библиотеку Моргана было признаком того, что вы добились успеха. Преподаватели из университетов Чикаго и Дьюка читали лекции о пророчествах в каролингских евангелиях и о средневековом мистицизме как женском культе. Говорили об истории игральных костей и детском гороскопе Изабеллы д’Эсте, о роли астрологии и геомантии, о предрассудках и толковании снов. А мы пришли, в частности, на лекцию Герба Диболда о Таро и на сеанс вопросов и ответов, модератором которого будет Патрик.
Аруна тоже присутствовала здесь и по прибытии подошла к нам, заговорщицки склонилась и сказала:
– Я так и думала, что увижу вас обеих здесь.
– Да. Мы бы не пропустили этого, – ответила я.
– И Патрик нам не позволил бы, – добавила Рейчел так тихо, что я не была уверена, услышала ли Аруна.
Та разгладила переднюю часть своего платья. Оно было сшито из белого шелкового крепа, с большими квадратными карманами спереди. Фасон, который на ком-то другом выглядел бы неуклюже, но на ней смотрелся просто и элегантно.
– У вас еще не было возможности поговорить с кем-нибудь из этих сплетников о том, что может ожидать нас сегодня? – спросила Аруна.
– Я думаю, они предпочитают, чтобы их называли учеными, – ответила Рейчел.
Прежде чем Аруна успела ответить, нас прервал сильно загорелый мужчина с оливковой кожей, который расцеловал Рейчел в обе щеки и сказал:
– Она права. Мы предпочитаем зваться учеными. Хотя «сплетники», пожалуй, более точное определение.
– Я думала, вы должны были все лето провести в Берлине, – произнесла Рейчел едва разборчиво, потому что ее лицо все еще было прижато к его щеке.
Я знала, что это профессор Гарварда Марсель Лионне, наиболее известный своим новаторским исследованием, в результате которого была создана типология символов ранней итальянской современности, а также тем, что бросил жену и трех детей ради одной из своих аспиранток, Лиззи, которая была на несколько десятилетий моложе.
– Я там был. На самом деле я и сейчас там. Просто приехал на несколько дней. Провести немного времени с Лиззи. Она чувствует себя забытой… – Марсель умолк и неохотно переключил свое внимание на меня. – Вы, должно быть…
Я протянула руку, и он пожал ее; его ладонь была мягкой.
– Энн.
Я хотела не просто назвать свое имя, а намекнуть ему, что я тоже нахожусь внутри этого мира, представляю ценность, но море тел вокруг нас начало смещаться в сторону лестницы, давая понять, что светские беседы придется отложить до окончания конференции. И пока мимо меня проталкивались люди, одна фигура показалась мне знакомой. Сначала я не узнала ее, как не сразу узнаёшь знакомые лица вне привычной обстановки, но через мгновение протянула руку, положила ладонь на ее плечо и спросила:
– Лора?
Лора училась в Уитман-колледже на два курса старше меня и была для меня самой близкой подругой, а иногда и наставницей. Хотя я предполагала, что она была таковой и для других студентов. Лора изучала современное искусство и обладала непередаваемым стилем и быстротой понимания, благодаря чему всем было ясно, что ее жизнь не ограничится ни Уолла-Уолла, ни даже Сиэтлом, где она выросла. В те времена за ней неизменно тянулся запах «травки» и компания эмо-мальчиков, взиравших на нее снизу вверх.
– Энн! – Едва увидев, она обняла меня. – Ты в Нью-Йорке?
Нас толкали локтями и плечами, заставляя втиснуться на лестничную площадку.
– В Клойстерсе, – ответила я, следуя за ней.
– Это круто. Я и не знала… Надо будет выпить. А в следующем году?
Я покачала головой.
– Ничего страшного. Я знаю, что все у тебя получится.
Продолжая болтать, мы спустились по лестнице и при этом потеряли Аруну; Рейчел шла позади меня, прижавшись к Марселю.
Мне всегда казалось, что взрослые стремятся произвести на нее впечатление, в то время как с остальными знакомыми ситуация чаще всего была обратной.