Заветная вода

— Мне бы и невдомек, что у меня шпионы лазают, — проговорил он, понижая голос. — В голову не пришло, всерьез не думал никогда! Как они через тайгу доберутся-то? Ну, бдительность, да, имеем… но я бы, Петя, на того лапотника, что они повязали, никогда бы не подумал. Твой парнишка пристал, как банный лист: проверьте документы, проверьте документы… наряд его взял — так, для острастки. Думали, сразу отпустим. И тут такое началось — ей-богу, половина городского отдела прибежала. А я ни сном, ни духом… мне приятель шепнул: оказалось, как взяли за жабры — самая настоящая фашистская сволочь… паспорт поддельный, техника какая-то хитрая, все дела. Вот какие страсти сейчас, Петя, творятся… со всех сторон за нас Гитлер проклятый взялся… не знаешь, откуда ударят. Может, и правда, лучше на фронт, там просто.

Захара Игнатьевича вызвали на вокзал, к путям, а Петр остался в его кабинете и безотрадно, под надрывный треск телефонного аппарата, укладывал мысли одну к другой. Ему вспомнился неприметный крестьянин, который на поверку оказался шпионом, — отрешенный тугодум, всем видом олицетворявший настоящего, коренного русака (хоть на полотно или в монументальный гипс), и он среди окружающей его фантасмагории уже не понимал, верить Захару Игнатьевичу или начальник станции от недосыпа, в раже служебного рвения сам перестал отличать сказки от были.

Потом Захар Игнатьевич пришел, потом его вызвали снова, и так продолжалось до ночи, когда измученный Петр прикорнул прямо в кабинете, а что делал в это время Захар Игнатьевич, он не знал — то ли спал урывками на потрепанном стуле, то ли провожал эшелоны, который один за другим все тянулись на запад. Пронзительные тепловозные гудки, стук колес, клекот толпы, похожий на плач, — все смешалось в его сознании в монотонный грохот, который и не давал ему спать, и вместе с тем снился ему.

Он вернулся из сонной пелены в раннее холодное утро. В сером, еле подкрашенном солнечным восходом, робком свете дремали на перроне теплушки, платформы с сорокапятками и с задранными орудийными стволами, а среди жестоких декораций ходили люди в одинаковой полевой форме, которые в ранний, самый уязвимый час показались Петру особенно тихими и стоически спокойными — смирившимися с судьбой. Он вернулся к поезду. Вагонная дверь была открыта, Зинаида Осиповна — в распахнутом кителе — темпераментно махала веником и выметала из тамбура сор, который взмывал в воздух и осыпался на ажурные ступеньки.

— Смотрите, без вас уйдет, — буркнула она. — Разбежались все. Что ж, хозяин — барин.

По душному коридору, где отдавало гарью и затхлой провизией, Петр добрался до своего пустого купе и тут забеспокоился. Он клял себя, что понадеялся как на себя самого на надежную Ксению Дмитриевну и, как лишь сейчас понял, проявил легкомыслие. За ночь могли подать иркутский поезд, и, конечно же, Ксения Дмитриевна не разменяла бы возможность уехать к дочери и зятю на эфемерный долг перед чужим для нее мальчиком. Петр опустил окно и высунулся наружу — он искал Сеню, но нашарил глазами только странных соседей — Марию Тихоновну и Прохора Николаевича, которые сидели за углом вокзала и оттуда наблюдали за поездом, словно из засады. Обеспокоенный Петр сел на полку, потом вскочил, сощурил глаза на точку, в которой обрывалась железная нить бесконечных вагонов, и только тогда заметил Сеню.

Сеня медленно ковылял вдоль состава. Тома висела на его плече бесформенным кулем. Косички торчали в стороны, полы уродливого пиджака были перекошены, худые ножки в старых туфельках не складывались в плавную женственную походку, которую наверняка пестовала во внучке требовательная Ксения Дмитриевна. Подойдя к вагону, пара остановилась, девушка бросилась Сене на шею и стала целовать его суконное, равнодушное, как у истукана, лицо. Петр постеснялся пялиться на искреннее чувство, убрал голову из окна и опять опустился на койку. До него доносился только Томин лихорадочный шепот.

— Поехали с нами! — бормотала Тома. — Зачем тебе в Москву, у тебя там никого. Придет иркутский, сядем вместе, пожалуйста, пожалуйста…

Пока Петр, ошеломленный поворотом событий, раздумывал, как правильно поступить в такой ситуации — отпустить Сеню на все четыре стороны, передав мальчика в любящие руки, или честно выполнить обещание, которое он дал сердобольной и добросовестной Анне Филипповне, — Сеня все же откликнулся на горячий Томин призыв.

— Мне надо в Москву, — процедил он едва дрогнувшим голосом.

— Не надо! У нас тоже есть врачи… очень хорошие врачи, папа знает Юрия Степановича, он лучший… поехали, пожалуйста, пожалуйста…

— Скажу по секрету, — проговорил Сеня после небольшой паузы. — Одной тебе. С уговором — молчать. Могила.

— А что? — всхлипнула Тома.