Заветная вода

Ошеломляющая догадка, что супруги читают его дневник, который они бесстыдно вытащили из мешка, обварила Петра, как кипятком. Кровь опять ударила в виски, и память лихорадочно забилась, перебирая рукописные страницы, на которых он оставлял позорные, чересчур нелицемерные откровения. От мысли, что эти странные, хладнокровные, как водоросли, люди копаются в его чувствах, отчаяниях, мечтах и сумасшедших желаниях, в каких он иногда боялся признаваться сам себе, так потрясла его, что он в первую секунду не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Но потом он все же справился с порывом и схитрил — зашевелился и застонал, словно боль нарушила его сон. Самодеятельные агенты встрепенулись, фонарь погас, и теперь казалось, что купе переполняют колотящиеся — быстрее колесных оборотов — удары трех сердец и старательно сдерживаемое дыхание. Потом Мария Тихоновна и Прохор Николаевич зашелестели, зашушукались, и Петр почувствовал, что его злополучный дневник кое-как вернулся на место. Потом Петр Николаевич, покряхтывая, забрался на верхнюю полку, и в купе стало тихо.

Утром поезд, пропуская другие поезда, опять стоял на станции с дощатой будкой вместе вокзала, и Петр, следя, как их обгоняют платформы, укрытые брезентом, при всем старании не мог прийти в равновесие и разговаривать с соседями, будто ничего не случилось. Ему всерьез не понравилась бесхитростная наглость, которая, возможно, имела какое-то простительное объяснение, но тем не менее раздражала не на шутку. Он даже поделился с Сеней, когда в очередной раз конвоировал того по коридору:

— Они по вещам лазают… ночью мой дневник зачем-то читали. Гадко это.

Ему показалось, что Сенин затылок, обтянутый нелепой трикотажной шапочкой, дрогнул — но мальчик промолчал, лишь искоса следя глазами по сторонам. Выискивал Андрея Ильича, но тот куда-то пропал.

Однако Сеня все же принял к сведению то, что сообщил ему Петр, потому что он, обычно незаметный и неслышимый, внезапно развил ожесточенную деятельность, и, пока Петр считал столбы, сбивался со счета и бесцельно рассматривал в окне все ту же нетронутую зелень, траву, лиственные равнинные деревья, которые сменили тесный строй холмистой тайги, мальчик о чем-то жужжал с Марией Тихоновной, с Прохором Николаевичем, шастал короткими перебежками в соседнее купе, и в один прекрасный момент, когда Петр оторвался от сибирского пейзажа, он обнаружил, что семейная пара исчезла, а вместо них на полке напротив сидит румяный кругломордый парень в толстовке, которая едва не лопалась на его объемных бицепсах. Из-под столика раздавался стеклянный перестук — не тонкое малиновое дребезжание, а солидное бряцанье, и Петр понял, что там стоят пивные бутылки, которые трясутся вместе с ящиком. Скоро Петр знал, что кругломордого зовут Мишей, что он из отпуска, проведенного в родном поселке, возвращается к себе, в московскую рабочую общагу, — и что пронырливый Сеня легко уговорил его поменяться местами с дотошной парой, потому что с соседом по купе у прямого и немудреного в общении Миши возникли непреодолимые разногласия.

— Едкий гриб, — пожаловался Миша. — Не нравится, что я пиво пью. А что еще делать? Меня ребята посадили без копейки, только три ящика пива погрузили. Сказали: ничего, доедешь как-нибудь — а поезд стоит у каждого столба…

Петр понял, кого имел в виду Миша. Задиристого старичка из соседнего купе, сопровождаемого молодой спутницей с мягким взглядом тусклых глаз. Козлиная бороденка, стеклянные очки с колкими бликами, рубаха с мережкой, снежно-белая манишка, вздорные и немного агрессивные замашки. Петр, пряча улыбку, охотно поверил, что с придирчивым соседом трудно было найти общий язык — особенно цельному и бесхитростному Мише, который явно не был искушен в этикете и не выбирал выражений.

— Эти ваши ему подойдут, — сказал Миша. — Одно к одному. Они интеллигентные, — не прицепится… а то вредный как заноза в заднице. Но ничего, — он подмигнул озорным голубым глазом, — скоро удивится у меня.

Перспектива кормить всю дорогу до Москвы молодого силача, которому, казалось, ничего не стоило проглотить быка в один присест, не слишком обрадовала Петра — он не то чтобы жалел их неприкосновенного запаса, но сам озабоченно прикидывал, хватит ли им хлеба и консервов, чтобы доехать до Москвы. Денег у него тоже было в обрез, и ему категорически не хотелось раскулачивать Сеню, несмотря на его похвальбу богатством — вымогать деньги у инвалида, которого предстояло сдать в психиатрическую лечебницу, было в понятии Петра чем-то невероятным и попросту несусветным.

Получалось, что из возможных купе, где пассажиры рады пригласить попутчика к столу, Миша попал в самое неудачное место — но Петру даже в голову не приходила мысль, что они будут уплетать припасы и ничем не поделятся с невезучим малым, угодившим в легкомысленный переплет.