Завоевание счастья

Из всех характеристик типичной человеческой природы зависть выглядит самой трагической: завистливый человек не только старается вредить другим при любой возможности, но и сам страдает от невзгод и не может быть счастливым. Вместо того чтобы получать удовольствие от того, чем обладает, он ощущает боль от осознания того, что другие владеют чем-то еще. В таком состоянии он как бы лишает других их преимуществ, и для него крайне желательно заполучить эти преимущества для себя. Когда этой страсти позволяют выплескиваться свободно, она становится фатальной для всякого мастерства и даже для полезнейших проявлений исключительных навыков. Почему врачеватель объезжает своих пациентов на автомобиле, когда наемному труженику приходится брести на работу пешком? Почему научному исследователю разрешается проводить время в теплом помещении, тогда как прочие вынуждены отдаваться на милость стихиям? Почему человек, наделенный каким-то редким талантом, важным для мироздания, должен быть избавлен от рутины по ведению домашнего хозяйства? На все эти вопросы зависть не находит ответа. К счастью, в человеческой природе обнаруживается и компенсирующая страсть, а именно – восхищение. Любой, кому хочется увеличить меру человеческого счастья, должен развивать в себе способность восхищаться – и бороться с завистью.

Существует ли лекарство от зависти? Для святых оно заключалось в самоотверженности, но даже среди святых зависть по отношению к другим святым отнюдь не исключалась. Сомневаюсь, что преподобный Симеон Стилит[46] нисколько бы не огорчился, узнав, что какой-то другой святой еще дольше него простоял на еще более узком столбе. Если же забыть о святых, единственным лекарством от зависти для обычных мужчин и женщин видится счастье, и вся беда в том, что зависть сама по себе является могучей преградой на пути к счастью.

Думаю, зависть во многом обуславливается страданиями, перенесенными в детстве. Ребенок, который видит, что родители предпочитают ему его брата или сестру, приобретает привычку завидовать; взрослея и выходя в мир, он везде ищет несправедливость, жертвой которой себя мнит, мгновенно замечает малейшие ее признаки или придумывает их, когда в действительности ничего такого не происходит. Такой человек неизбежно несчастен и становится головной болью для своих друзей, которые далеко не всегда помнят о необходимости избегать мнимых обид. Начав с убеждения, будто он никому не нравится, такой человек в итоге собственным поведением превращает фантазию в реальность.

Также среди детских бед, приводящих к аналогичному результату, можно упомянуть наличие родителей, не расположенных выказывать родительскую любовь. В отсутствие незаслуженно выделяемых брата или сестры ребенок может вообразить, что детей в других семьях любят больше, чем это демонстрируют его собственные отец и мать. Потому он возненавидит других детей и своих родителей, а когда вырастет, ощутит себя Ишмаэлем[47]. Отдельные разновидности счастья естественно присущи каждому по праву рождения, и лишиться этих «врожденных» достоинств значит, почти всегда, извратить свою природу и озлобиться.

Но завистник может сказать: «Зачем внушать мне, будто лекарством от зависти является счастье? Я не могу обрести счастье, пока продолжаю испытывать зависть, а вы говорите, что я не могу перестать завидовать, пока не найду счастье». Однако настоящая жизнь никогда не определяется столь непогрешимой логикой. Простого осознания того факта, что твоими чувствами руководит зависть, уже достаточно для того, чтобы сделать первый шаг к исцелению. Привычка мыслить сравнениями губительна. Когда в жизни случается что-нибудь приятное, этому надо радоваться в полной мере, не отвлекаясь на мысли, что, возможно, нечто еще более приятное происходит с кем-то другим. «Да, – говорит завистник, – за окном светит солнце, на дворе весна, птицы поют, цветы распускаются, но я-то знаю, что весна на Сицилии в тысячу раз прекраснее, что птицы поют куда слаще в рощах Геликона, и роза Сарона многократно превосходит красотой мой сад»[48]. При таком образе мыслей солнечный свет тускнеет, птичьи трели превращаются в бессмысленный лепет, а цветы утрачивают все свое очарование. К любым прочим радостям жизни такой человек относится не менее пристрастно. «Да, – твердит он самому себе, – дама моего сердца прелестна, я люблю ее, и она любит меня, но насколько более восхитительной была, должно быть, царица Савская! Ах, были бы у меня возможности Соломона!»