Зелимхан

вырвавшийся из клетки в родные леса. Его тонкие

ноздри трепетали, впитывая родные знакомые запахи,

чуткое ухо улавливало каждый звук, глаза отмечали

детали, о которых не имеет представления ни один

горожанин. Каждый мускул его тела, как сжатая

пружина, был готов к мгновенному действию — внезапному

прыжку, стремительному бегу, разящему удару.

В этих местах ему был знаком каждый кустик.

Какой из безлюдных тропинок ему идти? Но что это?

Хрустнула ветка. Зелимхан мгновенно повернул голову,

и ему показалось, что это сон: в десяти шагах от него

стоял его родной брат.

— Солтамурад, ты?

— Конечно, я!..

Братья обнялись и с минуту стояли молча, не зная,

с чего начать разговор.

— Как это случилось, почему ты здесь? — спросил

наконец Зелимхан, осторожно трогая брата рукой,

будто не веря своим глазам.

— Я уже вторые сутки сижу здесь в засаде, —

отвечал Солтамурад, снимая с плеча свое курковое ружье.

— Что-нибудь серьезное?

— А как же! Услышав, что ты бежал из грозненской

тюрьмы, все Веденские чиновники всполошились и,

вооружившись, рыщут по этой дороге.

— И больше ничего?

— Ничего.

— Слава аллаху! — облегченно вздохнул

Зелимхан. — А я уж подумал, что какая-нибудь новая беда

выгнала тебя из дому.

Солтамурад сразу помрачнел. Фраза Зелимхана

невольно напомнила ему, каким беспомощным оказался

он, младший из братьев Гушмазукаевых, когда все

беды обрушились на семью Бахо. А ведь все началось с

того, что невесту-то отняли именно у него.

— Когда ты появился, — сказал Зелимхан, — я как

раз раздумывал над вопросом: куда мне

направиться — прямо в Ведено или сначала заглянуть в Харачой.

— Конечно, сначала окажи почтение своему

дому, — обрадовался Солтамурад. — Идем скорее!

Братья двинулись лесом, вдоль дороги.

— Ну, рассказывай, как там у нас дома? — спросил

Зелимхан.

— Ничего особенного, все по-старому, — вяло

ответил Солтамурад.

— Все живы, здоровы?

— Здоровы.

— А как поживает дед? — спросил Зелимхан о

дедушке Бахо. Солтамурад, более всего боявшийся этого

вопроса, глядя в сторону, ответил:

— И он тоже ничего, — ему хотелось всячески

оттянуть печальный разговор о смерти деда, хотя он

прекрасно понимал, что через какой-нибудь час брат

узнает правду.

Недовольный его ответами, Зелимхан на минуту

умолк, а Солтамурад, желая переменить тему, спросил

об отце.

— А где остался Туша?

— За несколько часов до моего побега из тюрьмы

его с вещами увели из камеры, — ответил Зелимхан.

— А куда?

— Точно не знаю. Предполагаю, что его увез тш во

владикавказскую тюрьму.

— А Иса и Али где?

Услышав имена двоюродных братьев, Зелимхан

снова взволновался, к горлу подступил ком. и он не сразу

ответил.

— Их тоже перевели куда-нибудь? — спросил

Солтамурад.

— Да вознаградит тебя аллах миром, их нет в

живых, — с трудом вымолвил Зелимхан.

— Ой! — только и произнес младший брат.

После долгого молчания Солтамурад спросил:

— Как же это случилось? Где они умерли?

— На каторге нам пришлось испытать много

тяжелого, — печально сказал Зелимхан, — там умер Али,

а Ису мы привезли в Грозный больным, здесь, в

тюрьме, и он скончался.

Некоторое время они шли молча, оба, видно, думая

об одном.

— Что. это ты хромаешь? — прервал молчание

Зелимхан.

— Да так, ушибся немного, — Солтамураду

мучительно стыдно было рассказать старшему брату о

неудачной своей попытке отбить у врагов невесту. Рана,

полученная им тогда, с его точки зрения, нисколько не

спасала его чести.

— Это ничего, пройдет, — спокойно заметил

Зелимхан и вдруг остановился, прислушиваясь. Мгновенно

оба замерли: совсем недалеко, со стороны дороги,

явственно слышались голоса.

Неслышно, как тени, братья двинулись в том

направлении, откуда доносился разговор. Потом

Зелимхан осторожно раздвинул ветви кустарника, и они

увидели запряженную костлявой клячонкой арбу, в

которой сидел крестьянин в поддевке из рваной овчины.

Неподалеку от него, поперек дороги, на гладком, холеном

коне восседал краснорожий лесничий. В руке у него

была плетка. ч«-

— Нет у меня рубля. Были бы деньги, я бы сюда не

приехал, — хзлуро оправдывался крестьянин,

сбрасывая с арбы сухой валежник.

— Нет, значит, и дров не увезешь. А ну, давай

побыстрее, мне некогда! — лесничий замахнулся

плеткой. — А ущерб, который ты нанес государственному

лесу, должен будешь возместить.

— Не надо со мной так говорить, — взмолился

крестьянин. — Я ведь собрал гнилой валежник, ни

одной живой ветки не тронул, — и он шершавой рукой

смел с телеги последние щепки и мусор.

В этот момент Зелимхан решительно «вышел на

дорогу. Худой, в рваном коротком бешмете, он гордо

остановился на обочине.

— Эй, ты! Что придрался к человеку? — спокойно,

но властно окликнул он лесничего. В первый момент

тот опешил, но, разглядев вновь прибывшего, заорал:

— А тебе какое дело? Иди своей дорогой!

Лесничий замахнулся плеткой, но, словно не

замечая этого, Зелимхан вплотную подошел к нему и

схватил за узду его коня. Конь замотал головой, заржал,

встал на дыбы, но, почувствовав могучую руку,

подчинился человеку. Та же перемена — от заносчивости

к покорности — очень быстро произошла с всадником.

Глядя в лицо Зелимхана, лесничий весь как-то

слинял. А лицо это было достаточно выразительно: