Земли обетованные

Самое интересное, что он не стал ждать моего ответа, а начал описывать собственную жизнь с момента приезда. Его дети, все трое, покинули кибуц по разным причинам, и они с женой остались одни; такого он не ждал, когда решил ехать сюда.

– Но их же на цепь не посадишь, верно? У них своя жизнь.

– А Камилла? Она все еще с этим… с Эли?

Мой вопрос застал его врасплох, он сощурился, вспоминая:

– Эли?.. Да нет, это давно уже кончилось. Она уехала к Бенни, он учится на юриста, очень симпатичный парень. Они собирались навестить нас во время каникул, но в конечном счете предпочла провести их в кампусе – что поделаешь, молодежь… А ты к нам надолго?

– Да нет, проездом, завтра уезжаю.

Он установил раскладушку под навесом, пригласил меня в столовую. А я сидел и раздумывал: стоит ли продолжать поиски Камиллы и чего я достигну, встретившись с ней, если она давным-давно забыла меня и живет с другим? Я никак не мог решить, что делать; то мне казалось, что лучше всего уехать, не повидавшись, то убеждал себя, что было бы полным идиотством не поговорить с ней хотя бы десять минут. Всю ночь я мучился, обдумывая эту дилемму, и наконец твердо решил все бросить, вернуться в Хайфу и сесть на пароход. Во время завтрака папаша Толедано, который встал в четыре часа утра на сбор лука, подошел ко мне и, хлопнув по плечу, объявил:

– Мишель, а у меня для тебя хорошая новость; если хочешь, можешь воспользоваться: тут один из наших – Нехамия – возит фрукты в Тель-Авив; он отправляется через десять минут и готов подбросить тебя прямо до университета.

– То есть он… ну да, конечно, хочу!

Не могу сказать, что был для Нехамии приятным попутчиком: на все его попытки завязать беседу в пути я отвечал только одно: «I don’t speak English»[143]. Около полудня он высадил меня в центре какого-то недостроенного предместья, возле кампуса «Рамат-Авив». Я прошел по запущенной лужайке к современному зданию, где должна была жить Камилла. На полдороге решил было развернуться и идти назад, как вдруг увидел молоденькую женщину с пышной каштановой гривой, которая с кем-то спорила, возмущенно жестикулируя. Она смутно напоминала Камиллу, но выглядела гораздо взрослее, и я все еще сомневался, но тут она подняла глаза, застыла на месте с разинутым ртом и воскликнула:

– Мишель! Как ты здесь оказался?

Мы заговорили, остановившись прямо на тротуаре, потом нашли приют в кафетерии. Не могу даже вспомнить точно наш разговор, который длился целых три часа, – за Камиллой не уследишь; во-первых, она все время меняла тему и свои доводы, во-вторых, у нее оказалось весьма своеобразное представление о логике плюс привычка пропускать мимо ушей аргументы собеседника; она была разговорчивой и одновременно скованной, точно как в одном фильме Бергмана. И с самого начала обвинила меня в том, что я ее бросил, обманул, пообещав приехать за ней; что я ей так и не ответил на множество ее писем – короче, если все так сложилось, это моя и только моя вина.

Исключительно моя.

– Так что у нас с тобой, в конечном счете? – сформулировал я главный вопрос.

– У нас с тобой все кончено, я перевернула страницу, не могла же я прозябать всю жизнь в ожидании, как какая-нибудь Пенелопа. Странные вы люди, парни, – считаете, что у вас все права, а мы должны сидеть и ждать, хранить вам верность, покорно переносить жизненные испытания и надеяться, что когда-нибудь вы соблаговолите явиться; но ты ошибся – я существую, я живой человек, а не твоя вещь.

– Да ты даже не представляешь, сколько всего произошло за это время в Париже, я же тебе писал и все объяснял!

Нет, Камилла не помнила, чтобы она просила меня писать ей до востребования в Хайфу – город, где она вообще никогда не бывала. Тогда я вытащил из бумажника ее письмо и зачитал ей отрывки.

– Я проехал пять тысяч километров, чтобы встретиться с тобой и предложить уехать со мной обратно.

– Ужасно мило с твоей стороны, но это невозможно. Я тебя, конечно, очень люблю, но больше не влюблена в тебя.

– Не вижу разницы.

– Ну, понимаешь… я тебя забыла, перестала думать о тебе. Вот если бы я тебя любила, то помнила бы, но в один прекрасный день мне вдруг стало ясно, что ты мне уже безразличен…

Тут она осеклась, заметив, наверно, как я побледнел; потом меня всего обдало жаром, как бывает перед обмороком.

– Мишель, я буду с тобой откровенна; я и вправду тебя люблю, ты мой самый близкий друг, но нельзя склеить то, что разбито, забыть все, что пережито, вернуться, как по взмаху волшебной палочки, к ситуации, в которой мы жили два года назад. Мне не нужны такие глубокие чувства, я хочу быть свободной, развлекаться, путешествовать – повидать США и объездить весь мир, писать книги, мечтать; я не желаю выходить замуж и рожать детей – это ужасно; не хочу жить с мужчиной, который приказывал бы мне, что делать и чего не делать. Хочу сама распоряжаться своей судьбой – я так настрадалась, пока не избавилась от опеки отца, что не желаю больше ничем связывать себя. И твердо решила не повторять судьбу своей матери.

– Ну что ты несешь?! Разве нельзя жить вместе и при этом быть свободными?