Земли обетованные

В четверг утром лампочка снова загорелась. Франк несколько раз колотил в дверь, крича, что хочет поговорить с капитаном, – никто не отвечал. Молодой жандарм принес ему завтрак, но Франк к нему не притронулся. Он так и сидел на краю койки, прислушиваясь к редким звукам, заглушаемым порывами ветра. Вечером капитан сообщил ему, что буря помешала отправить его на вертолете, но погода улучшится и завтра «Сикорский»[181] сможет приземлиться. В пятницу на Франка снова надели наручники, и в сопровождении двух жандармов он сел в штабную машину; тюремные ворота распахнулись, но тут жандармы обнаружили, что дорогу им преградили военный грузовик и шеренга алжирских солдат, вооруженных пулеметами.

Капитан долго о чем-то препирался с алжирским офицером. Потом вернулся в жандармерию, ворота закрылись, и Франка отвели обратно в тюремный барак. Ожидание становилось бесконечным. Эту задержку он никак не мог объяснить, но она показалась ему добрым знаком. Жандарм принес ему флягу с водой; Франк стал допытываться, что происходит, но тот молча закрыл за собой дверь; позднее он поставил на стол поднос с едой и снова отказался отвечать на вопросы.

Франк разобрал документы в своем бумажнике, порвал те из них, которые могли создать ему сложности, обнаружил в прозрачном пакетике клевер-четырехлистник, вспомнил отца и ностальгически вздохнул. Он потерял счет времени и мог ориентироваться только на лампочку, которую включали днем, как он предполагал, и гасили ночью. Дважды в день молодой жандарм убирал поднос и приносил воду; другой жандарм, постарше, наблюдал за его действиями и закрывал камеру на ключ. Какой сегодня день? Суббота? Воскресенье? Франк лежал на койке и пытался как-то объяснить последние события, но гипотез было столько, что он не решился отдать предпочтение ни одной. А потом дверь открылась, и вошел капитан:

– Господин Марини, вас сейчас освободят, вы будете переданы алжирским властям. Надеюсь, вы сможете подтвердить, что с вами здесь хорошо обращались и не причинили никакого вреда.

С момента ареста Франка прошла почти целая неделя. Его вывели из камеры, жандарм вернул узнику личные вещи, капитан проводил его до ворот жандармерии, где по-прежнему стоял грузовик, перегораживая выезд, и передал его алжирскому лейтенанту, который посадил его в джип.

Там Мимун Хамади, облаченный по такому случаю в военную форму, протянул Франку руку:

– Надеюсь, сегодня у вас будет хороший день.

Джип рванул с места. Франк обернулся: грузовик, блокировавший выезд, тронулся и занял место в транспортной колонне; жандармы закрыли ворота. Франк положил руку на грудь, нащупал бумажник и подумал: «Это меня спас клевер отца».

Мимун был очень доволен тем, как обыграл французов.

– Я не мог себе представить, что у них хватит наглости тебя арестовать, зная, какую должность ты у меня занимаешь. Президент меня полностью поддержал и был готов идти на конфликт, он оценил результаты твоей поездки в Москву. Я вызвал французского посла и потребовал твоего немедленного освобождения, пригрозив, что в противном случае мы прибегнем к ответным мерам. Недостаточно быть просто сильнее. Нужна готовность умереть за свое дело, нам хватило решительности, а им – нет. В Париже этот вопрос рассмотрели на самом верху и довольно быстро спустили вниз с указанием: не поднимать шума; сейчас нам только не хватает новых проблем с алжирцами. Мы в восторге от этого инцидента: они потеряли лицо, выказали слабость. Скоро ты примешь душ, побреешься. Даю тебе на отдых сутки, потом возвращайся к работе. А все случившееся выкинь из головы.

Стоило решить одну проблему, как на ее месте немедленно возникали две новые – еще сложнее и неожиданнее. Местные чиновники были поражены тем, что принимаемые ими меры приводят к гораздо худшим последствиям. В своей постоянной борьбе за освобождение Алжира от опеки страны-колонизатора, которая де-факто сохраняла контроль над экономикой, президент Бумедьен постановил вести преподавание в учебных заведениях только на арабском языке; отныне французский язык считался иностранным наравне с английским или испанским. Это решение повлекло за собой массовое увольнение французских преподавателей – специалистов-«альтернативщиков»[182] и их сторонников, – в первую очередь тех, кто не говорил по-арабски; и к новому учебному году сотни классов начальной и средней школы остались без учителей и преподавателей. Вместо них срочно возвращали учителей-пенсионеров, нанимали матерей семейств, студентов и военных, которые хоть и говорили с учениками по-арабски, однако никогда в жизни не преподавали. Этот декрет сильно подорвал систему образования, став темой обсуждения на десятках совещаний в министерствах, где его оспаривали, анализировали, оценивали и в итоге решили в этой системе ничего не менять.

Угроза миновала.