Отец Борис был циклотимиком: приступы лихорадочного вдохновения, когда он мог увлечь толпу пламенными проповедями, сменялись периодами глубочайшей депрессии: в такие дни он называл себя ничтожеством, утратившим веру, и напивался до потери сознания. Во времена Хрущева от священников требовалось немалое мужество и твердая воля, чтобы терпеть репрессии против Церкви, каждодневно бороться со злом, бедностью и невзгодами вместе с прихожанами, которые боялись, что их начнут травить, если увидят на Божественной литургии. Только старухи еще осмеливались пересекать порог разрушавшихся церквей, помогали заделывать трещины в стенах глиной, кирпичной крошкой или картоном. Отец Борис, придерживая рукой бороду библейского пророка, пил обжигающий чай и грустно улыбался Франку: «Где теперь Бог? Почему Он нас оставил? Разве мы пережили недостаточно испытаний? Люди боятся венчаться, больше не крестят детей, Храм Божий медленно умирает, мы агонизируем». После тридцати лет борьбы с атеистическим режимом он утратил мужество и глушил сознание алкоголем.
Просто от отчаяния.
Несколько дней назад в его церкви от сырости обвалилась штукатурка со старинной фреской; и с тех пор он плакал, не переставая. И пил. И просил у Бога прощения за то, что не смог уберечь Его дом от нечестивцев; а в худшие моменты, усомнившись в Его милосердии, спрашивал: «Этот варварский режим когда-нибудь кончится? Нас терпят, как шелудивых собак, – посадили в конуру и забыли; с нами мирятся, потому что мы тише воды ниже травы. Да, именно так, мы должны вести себя тише воды ниже травы».
Впервые в жизни отец Борис коснулся дна бездны – он осознал, что не увидит конца гонениям. Его боевой дух угас после того, как он испортил отношения с Московским патриархатом. Вот уже два года он добивался назначения в церковь Успения Пресвятой Девы Марии в Барашах. Это заброшенное и разрушенное здание, обнесенное забором, недалеко от Курского вокзала, сорок лет назад приспособили под электромонтажный завод, который потом закрылся. Преступив законы церковной иерархии и нормы ремонта, отец Борис взялся за восстановление церкви с несколькими такими же, как он, упрямыми приверженцами истинной веры, после чего отслужил литургию при свечах и самолично дал церкви имя Непорочного Сердца Богородицы. Затем при поддержке одного инженера, вышедшего на пенсию, он приступил к ремонту колокольни, возведя вокруг нее строительные леса из досок и балок, подобранных на разных стройках, правда, довольно шаткие. Он надеялся, что скоро сможет вернуть крест на его прежнее место, на купол. Работы продвигались медленно, потому что не хватало помощников и нужно было платить за стройматериалы, а денег не было. Местные старики поддерживали священника, но ему почти все приходилось делать своими руками. Франк стал помогать ему в те дни, когда не работал в цеху. Он взялся укрепить строительные леса: поперечные балки не везде были установлены под прямым углом.
В воскресенье, при свете нескольких свечей, отец Борис отслужил литургию святого Иоанна Златоуста для десятка старушек в цветастых платках; они простояли на ногах три часа перед куском белой ткани, символизирующим когда-то украденный иконостас, не обращая внимания на отклонения от суровых канонов богослужения и на то, что обязанности дьякона исполнял бывший инженер. «Мы здесь как первые христиане, которые молились в катакомбах, готовые жертвовать собой, чтобы получить причастие и засвидетельствовать свою любовь к Господу», – возгласил священник. Отец Борис и Франк подружились; то немногое, что Франку удавалось сэкономить, он отдавал на закупку стройматериалов и помогал на стройке, не жалуясь на холод. Возмущался он только тогда, когда видел на столе бутылку водки:
– Я даю тебе деньги не для того, чтобы ты покупал «Русскую» и напивался. Может, хватит пьянствовать?!
– Ты не понимаешь моего отчаяния. Бог отвернулся от России… По правде говоря, я чувствую себя виноватым в том, что посмел усомниться в Божественной благодати. Поэтому я пью. Из-за того, что утратил веру.
– Это тяжелое испытание; только те, чья вера тверда, обретут Землю обетованную.