Земли обетованные

До отхода оставалось минуты три, матросы уже приготовились поднять трап, когда на пристань вбежал Леонид, размахивая каким-то листком бумаги; он подхватил свой чемодан, предъявил билет контролеру, и его пропустили на корабль. Влетев на палубу, Леонид начал объясняться со стюардом, который принял озабоченный вид, показал билет судовому офицеру, тот кивнул, и стюард пропустил нас на верхнюю палубу. Оказалось, что какая-то семья из Лозанны в последний момент аннулировала свои билеты и Леонид заплатил сумасшедшие деньги за их каюту первого класса, которую мы теперь должны были разделить с ним. Игорь никак не хотел соглашаться с этим, но тот твердил: «Ты же не откажешься от дармового недельного плаванья в первом классе; пользуйся случаем, раз уж так получилось, это наш последний отпуск, потом отдыхать долго не придется!» Загудела сирена, матросы убрали трап, пассажиры замахали провожающим, оставшимся на пристани. Десять минут спустя буксир уже выводил пакетбот из гавани. Марсель провожал нас тысячами сияющих огней и постепенно таял в лучах заходящего солнца, воздух был по-вечернему мягким. Мы расположились в каюте, купленной Леонидом, которого разочаровал ее сомнительный комфорт: для первого класса все было не так уж роскошно. Они с Игорем разделили «свадебное» ложе, причем Игорь выбрал сторону с видом на море; я спал на раскладной кровати. Когда мы спустились поужинать, судно уже вышло в открытое море, земля исчезла из виду. Странное это было путешествие: мы могли бы наслаждаться морским переходом, остановками в попутных гаванях, общаться, но Леонид ни разу не заночевал в каюте, он проводил ночи в шезлонге на верхней палубе, а дни – на табурете в одном из корабельных баров: курил свои любимые маисовые сигареты «житан», глотал, рюмка за рюмкой, крепкие напитки, дегустировал разноцветные коктейли, приготовленные барменом, а также те, что они забавы ради изобретали вдвоем. Леонид обладал феноменальной сопротивляемостью алкоголю: он мог пить часами, не пьянея, а если пошатывался на ходу, то лишь из-за легкой качки корабля. Он приглашал других пассажиров присоединиться к нему, рассказывал всем и каждому, что он еврей и всегда был евреем, и мать его была еврейкой; что он не получил религиозного воспитания только по вине сталинского режима и не смог отметить должным образом свою бар-мицву[106], сделать обрезание и выучить молитвы.

Раввин из Касабланки, уезжавший в Израиль с семьей, проникся к Леониду искренней симпатией. Он заверил его, что книжные знания не так уж важны для человека, открывшего свое сердце Господу; что существует лишь одна действительно заповедная молитва (кроме тех, что относятся к усопшим), которую обязан знать каждый еврей, и научил его первым словам «Шма Исраэль»[107], которые Леонид усвоил в несколько часов и повторял каждое утро и каждый вечер, следуя совету марокканского раввина. Однажды вечером, когда мы любовались закатом, Леонид спросил Игоря, знает ли он эту молитву, но тот забыл все, кроме первых слов, и Леонид сказал: давай я тебя научу. Он прочитал «Шма» наизусть, и Игорь вспомнил эту молитву, засевшую где-то в дальнем уголке его памяти.

Леонид совершенно лишился аппетита, он ничего не ел и лишь один-единственный раз присоединился к нам за ужином. Игорь долго воевал с ним, уговаривая нормально питаться, и наконец придумал убедительный аргумент, сказав: «Компания „Эль Аль“ никогда не возьмет на работу такого пилота, как ты, – кожа да кости, на тебя же смотреть страшно, ты похож на призрака». Однако и сев с нами за стол, Игорь не притронулся ни к одному блюду, хотя еда была прекрасная, – только жевал арахис да оливки, поданные к аперитиву. Так же упорно он отказывался сходить на берег на стоянках в Генуе и в Неаполе, – наверно, боялся, что его потом не пустят на борт; зато мы с Игорем с удовольствием прогулялись по этим городам, чтобы размять ноги, пока на судно загружали провизию.