Земли обетованные

– Да, все верно, – ответил Франк. – Но в настоящий момент мы ничего не можем сделать. Народ должен как-то выплеснуть свою ярость. Харки – предатели, они носили французские мундиры, когда преследовали и уничтожали своих соотечественников, боровшихся за независимость страны, и знали, что занимаются грязным делом; они без зазрения совести выдавали своих собратьев легионерам, которые пытали и казнили этих несчастных, и я не могу сочувствовать этим продажным тварям, они жалкие коллаборационисты, не заслужившие милосердия. Лучше я уж буду оплакивать тех, кого они убивали. Если бы все алжирцы вели себя как они, в стране до сих пор хозяйничали бы колонизаторы. За эту землю отдали жизни сотни тысяч алжирцев, вот кого нужно оплакивать. Да что это с вами творится – видать, память вам отшибло? Или вам удобнее изображать жалость к «невинным жертвам»? Вспомните, как у нас во Франции поступали с коллаборационистами! С ними не церемонились: расстреляли больше десяти тысяч человек без суда и следствия; обрили наголо двадцать тысяч баб, имевших дело с немцами; да и прочих разборок было не счесть, так что не нам читать им мораль. А кроме того, французская армия вполне могла бы прихватить харки с собой, и они выжили бы, но де Голль не пожелал обременять себя вспомогательным составом и бросил их тут, прекрасно зная, как с ними обойдутся. Они оказались не на той стороне – что ж, тем хуже для них. Месть – неотъемлемая часть войны, и побежденные должны расплачиваться за все!

– Это ужасно… то, что ты говоришь, – прошептал Люсьен.

Лично я убежден, что мы не имеем права навязывать жителям наших колоний ни быструю ассимиляцию, ни простое сотрудничество, ни искренний союз с нами; мы должны нести им прогресс, пусть даже не всегда желанный и часто достигаемый самыми различными средствами; главное, чтобы он был интеллектуальным, моральным и материальным.

Шарль де Фуко

Мимун Хамади жил теперь в аристократическом квартале Бардо, на алжирских холмах, где современные дома и колониальные имения были реквизированы чиновниками нового режима после бегства прежних владельцев. Достаточно было взломать дверь, поменять замок, и вы становились счастливым обладателем такого жилища. Но напрасно такие умельцы рассчитывали присвоить его, если у них не было полезных связей: другие, более влиятельные претенденты «советовали» им поскорей очистить помещение. Так, например, Мимун дал на сборы всего час какому-то лейтенантишке с семейством, после чего расположился на его месте со всей своей родней. И теперь он жил на роскошной, невидимой с улицы белой вилле в десять комнат, с колоннами по фасаду, рядом с обширным Галланским парком; с ее террасы не были заметны соседние дома, зато открывался вид на бескрайние лесные кущи, газоны с бегониями, бугенвиллеи, аллею, обсаженную лимонными деревьями, и море вдали. Мимун находил вполне естественным тот факт, что высокие чины, которые рисковали жизнью ради страны и работали, не щадя себя, на благо родины, ведут теперь приятное существование в комфортных условиях. «Кроме того, если эти дома займет всякая шушера, их ждет скорая разруха. Ты уверен, что не хочешь поселиться в таком районе?» – спросил он у Франка во время их первой рабочей встречи. Но Франк предпочел оставить за собой квартиру на улице Жерико, чтобы общаться с Марсьялем, жившим этажом ниже. Он приходил к Мимуну обсуждать различные дела, но иногда тот уезжал в Париж для деловых контактов с руководством Французского банка, и тогда они не виделись по нескольку недель. Встречаясь, они усаживались на террасе виллы, раскладывали свои папки на огромном столе, работали, попутно наслаждались ароматами лип, цератоний и фисташковых деревьев, попивали апельсиновый сок или анисовый настой, который им приносила младшая дочка Мимуна, а к вечеру, когда берег и бухту окутывала туманная дымка, любовались пейзажем, напоминавшим холсты импрессионистов.