Земли обетованные

Хозяин отеля дал мне такую наводку: «Автовокзал находится у северного въезда в порт, ты сразу его найдешь». На самом деле это был не автовокзал, а обыкновенная стоянка, даже не заасфальтированная, – просто пыльная площадь, где останавливались не только машины, но и автобусы, а если им не хватало места, они тормозили чуть поодаль, на обочине бульвара. Ни указателя, ни кассы не было, шофер называл стоимость проезда, собирал деньги, дожидался, когда наберется полный салон, и пытался отъехать, оглушительно сигналя, чтобы проложить себе дорогу в гуще транспорта. Пассажиры везли корзины с овощами и фруктами, сумки с одеждой и прочими товарами, запихивали все это в багажные сетки над головой или сваливали на соседние сиденья; некоторые тащили с собой ящики с курами, цыплятами или стопки формочек с яйцами. Эта веселая неразбериха вызывала в душном автобусе шумные, нескончаемые препирательства, пока всем не удавалось кое-как устроиться. Я несколько раз спрашивал, где мой автобус, и все указывали мне направление, кто в одну сторону, кто в другую, повторяя: Шаар-Хаголан – зеленый автобус! Водители тоже никак не могли прийти к единому мнению; наконец один из них, кое-как изъяснявшийся по-французски, крикнул, чтобы я пошевеливался: автобус вот-вот отойдет. Я кинулся в указанном направлении, спросил шофера, туда ли он едет, он кивнул, я вошел и заплатил за билет. Свободных мест уже не было. Какой-то парень в задней части автобуса знаком подозвал меня к себе, переставил с сиденья в проход ящик с инструментами, принадлежавший его соседу-старику, который никак не отреагировал, и предложил сесть. Потом представился по-английски: «Привет, меня зовут Бернард Сандерс, я еду в тот же кибуц». Мы обменялись рукопожатием, я сел рядом с ним, и автобус тронулся в путь. Из патрубка валил густой черный дым, окна покрывала засохшая грязь, жесткие пружины сидений были настоящими орудиями пытки, которую усугубляло отсутствие рессор, пассажиры цеплялись за металлические штанги, чтобы смягчить адскую тряску. И однако, все они весело улыбались. Берни угостил меня сигаретой, и мы разговорились. Он родился в Нью-Йорке и говорил по-английски слишком быстро для меня; сюда, в кибуц, его пригласила на несколько месяцев одна левая сионистская организация. Человек он был предусмотрительный и щедрый – прихватил в дорогу фляжку с водой и предложил попить мне и окружающим, в результате чего она быстро опустела.

– Не страшно, наберем воды на ближайшей остановке. Так, значит, ты тоже социалист?

– Ну… да, только у нас во Франции все сложнее, там ведь коммунистическая партия…

Я не знал, удастся ли мне разыскать Камиллу, но эта поездка позволила мне осознать, сколько еще предстоит трудиться, чтобы прилично освоить английский, – сейчас я владел им настолько слабо, что Берни счел меня коммунистом и еще раз энергично пожал мне руку, со словами: «Я тоже, товарищ!» Его отец, польский еврей, и мать, русская, успели эмигрировать в Америку еще до войны; остальная родня, жившая в Польше, сгинула в Холокосте. Сейчас он осуществлял мечту отца – провести несколько месяцев в этом кибуце, который был в его глазах живым воплощением коммунистического идеала, сионистским и светским, и отпраздновать 1 Мая под красными знаменами. Правда, членов этого кибуца критиковали за горячую поддержку Сталина, но зато они сумели доказать на практике жизнестойкость своего предприятия, где все были равны, все жили в одинаковых домах, все работали без зарплаты, трудясь в меру своих сил и способностей, получая по потребностям еду, кров, образование, воспитание и медицинский уход; женщины пользовались теми же правами, что и мужчины, и работали наравне с ними; дети жили отдельно от родителей и воспитывались все вместе, с ранних лет усваивая принципы этого сообщества, где были исключены соперничество и соревнование. Тем, кто хотел соблюдать религиозные законы, это разрешалось, с одним условием: ничего не навязывать окружающим. А главное, здесь не было ни начальства, ни хозяев, ни выборов; в четыре часа утра люди вставали и шли работать в поле; с полудня они отдыхали, а остальное время посвящалось собраниям рабочих комитетов; все важные решения принимались коллективно. Но самое удивительное заключалось в том, что все кибуцники были счастливы.

Невероятно, правда?