– Я? – Антон невесело усмехнулся. – Мне деньги ни к чему. Я детдомовский, родителей не помню – погибли в горной экспедиции на Марсе. Так что у меня никого, считай, нет.
– Вообще никого? – Васко недоверчиво прищурился. – И девушки нет?
– Девушки? Девушка была.
Вика училась на параллельном курсе, с Антоном она встречалась без малого четыре года. SOS с Харизмы оказался разлучником – Вика записалась добровольцем.
– А как же мы? – пролепетал, узнав об этом, Антон. – Если ты пройдешь отбор, мы расстанемся на всю жизнь.
– Есть вещи важнее жизни. Важнее любви, – отрезала Вика. – Извини. Тебе, боюсь, этого не понять.
Антон покраснел от стыда, затем побледнел от гнева. Хлопнул дверью и на следующий день явился на вербовочный пункт. Потом они встречались еще раз – последний. За сутки до окончательного решения отборочной комиссии, когда из сотни кандидатов осталось восемь. Мужской экипаж и женский. Это означало, что при любом решении комиссии Антон с Викой расстаются навсегда.
Длительные разнополые экспедиции сплошь и рядом не справлялись с задачами, заканчиваясь гибелью экипажей. Любовь и ревность, заточенные в замкнутом пространстве, со временем зачастую принимали чудовищные формы и приводили к трагедиям. За полсотни лет до старта к Харизме команды стали составлять исключительно из гетеросексуальных индивидов одного пола.
– По крайней мере, одному из нас повезет, – сказала Вика, прижавшись к Антону так крепко, словно старалась вживиться в него, впечататься.
– Да. Тому, кто полетит, повезет.
– Ты ошибаешься, – прошептала Вика едва слышно. – Повезет тому, кто останется. Ты не представляешь, сколько раз я кляла себя за то, что тебя вовлекла.
Из очередного туннеля «Одиссей» вышел на третьи сутки. Безделье на борту враз закончилось, сменившись предшествующей новому переходу рутиной. Профилактика двигателей, проверка оборудования и корректировка курса всякий раз занимали немалое время.
После смерти Тоширо должность капитана решено было упразднить. Специализацию членов экипажа тоже. Каждый из троих был универсалом, способным выполнять обязанности навигатора, бортинженера, врача… И каждый был способен довести судно до цели, даже оставшись один в случае гибели остальных.
– Шестьдесят пять лет, – сказал Васко, завершив сверку звездного неба с корабельными картами, – когда мы вернемся, нам будет по шестьдесят пять. Если будет. Если вернемся.
Смуглое и горбоносое, с усиками в ниточку лицо Васко за последние месяцы осунулось, стало унылым и, казалось, побледнело. Некогда густые вороненные волосы до плеч поредели и выбелились сединой.
– Взбодрись. – Франсуа хлопнул напарника по плечу, улыбнулся задорно. – Чувствую, не станем мы возвращаться. Осядем на Харизме, обзаведемся домами, семьями. А то и на корабле можем жить – лучше любого дома, да и привычнее.
Был Франсуа слегка полноват, невысок ростом и круглолиц. А еще был он отчаянным оптимистом – спокойным, улыбчивым и надежным. Антон не помнил, чтобы Франсуа хоть раз на что-то пожаловался, – он всегда пребывал в одном, ровном и доброжелательном настроении. И щедро делился им с остальными.
– Я бы хотел пожить на старости лет дома, – задумчиво проговорил Васко. – Под Севильей где-нибудь или под Барселоной, а не в глуши за десятки световых лет от них. В доме на берегу или…
– А по мне так все равно, где жить, – прервал Франсуа и заулыбался, готовясь выдать очередной анекдот, из тех, что знал во множестве. – Старого француза одолела раз ностальгия. Пребывал француз в это время на Марсе, ишачил на обслуге космического лифта. И – седина в бороду – сох по одной медсестрице, словно выполотый сорняк.
Антон не слушал. Он вдруг поймал себя на парадоксальной мысли, что согласен с обоими. Состариться на Земле было бы неплохо. Но и за тридевять земель от нее тоже терпимо. С полминуты Антон размышлял почему. Потому что неважно где, но я должен быть с ними, понял он. У меня кроме них никого нет. И ничего.