Пиккетт будет гордиться Эндрю, хотя сам воздержался бы от отправки такого письма. По правде говоря, Пиккетт слишком уж боится этих Смотрителей, кем бы они там на самом деле ни были, и его страшит одна мысль о том, чтобы затеять борьбу с ними. Он из тех, кто
Он задумался на минуту, не стоит ли ему еще каким-то образом подстегнуть события, нет, не подбросить в кровать Пенниману отрубленную лошадиную голову или что-нибудь в таком роде, а так, по мелочи – подпустить, может быть, ящерицу в туфлю или растворить в его масле для волос какую-нибудь гадость вроде меда, или крахмала, или серы, а, может быть, подбросить ему на туфлю какую-нибудь фигню из магазина приколов – например, резиновые экскременты. Эндрю принялся составлять список, план сражения, но потом передумал, разорвал бумагу на мелкие части и сунул в карман. Он не оставит никаких записей. А по крайней мере пока он откажется от идеи подобных розыгрышей, они своим характером могут выдать исполнителя, а их эффективность была раза в два ниже эффективности записки, которая являла собой настоящий шедевр.
Шел третий час. Туман рассеялся полностью, но в воздухе все еще висели остатки влажности. Когда через час-другой будет посуше, он достанет краску и кисточки. Сколько времени уйдет на то, чтобы покрасить солидную часть стены? Часа два? Нет, он и самом деле всерьез примется за это дело, только чуть позднее, сначала он должен отправить письмо и заехать в телефонную компанию.
Написание послания значительно улучшило ему настроение. Бога ради, наконец-то он делал
Он и восьми минут не проехал – вверх по Коуст-хайвею и через мост на Секонд-стрит, когда увидел Пеннимана, бредущего с тростью по тротуару. Вид у него был неважный, выглядел он на все свои преклонные лета. Да что говорить, в лучах послеполуденного солнца он был почти похож на бродячую мумию, его волосы лоснились от масла, словно он потратил полгаллона, чтобы привести их в порядок. При виде такого Пеннимана Эндрю чуть не начал насвистывать.
Он нажал на тормоз и начал было поворачивать на одну из улочек, ведущих к Морскому стадиону, но потом вывернул назад на Секонд-стрит и прижался к бордюру. Он не хотел потерять Пеннимана. Тот ведь мог исчезнуть на одной из тысячи улиц. Лучше было припарковать машину и походить за ним пешком. Он выбрался из машины, запер двери, насовал десяти- и пятицентовики в паркомат и пошел размашистыми шагами, чтобы не потерять старика из виду, ведь Пенниман шел резво и решительно.
Эндрю дожидался перерывов в транспортном потоке, держался на расстоянии от Пеннимана, останавливался время от времени под маркизами витрин, чтобы выглядеть человеком, праздно проводящим время. Пенниман свернул за угол и исчез из вида в направлении перешейка и Аламитос-Бич, и Эндрю потрусил по улице вдогонку за ним, замедлил шаг, дойдя до угла и допуская вероятность того, что Пенниман ждет его за поворотом. Он оказался перед магазином Маниуорта «Тропические рыбы», заправлял теперь в магазине племянник Маниуорта, человек, которого знали только по имени Адамс; Адамс работал там уже несколько лет, начав еще при живом Маниуорте и превращая жизнь дядюшки в сплошные страдания. Человеком он был довольно скверным, и бизнес после смерти Маниуорта стал хиреть и потерял изрядную долю своей привлекательности.
Эндрю сунул руки в карманы, он стоял, так еще и не заглянув за угол. Он решил, что выглянет из-за угла, и если Пенниман там, ждет его, то он просто сделает вид, что шел к Маниуорту, чтобы купить кормовых золотых рыбок для суринамской пипы, что само по себе было неплохой идеей. Пипа будет счастлива. А в концепции счастливой пипы было что-то веселое и надежное. Он купит еще сушеных креветок и для котов тетушки Наоми, чтобы укрепить ее впечатление о нем как о друге котов. Да… Он признался в этом самому себе. Он казался почти что кошачьим