Земля мечты. Последний сребреник

У этой проблемы были такие стороны, против которых он и не возражал бы в молодости, к этим сторонам принадлежали те части тела, которые, в отличие от ушей, можно было прикрыть. И эта его часть приобрела такие размеры, что он вполне мог бы иметь герцогские доходы в какой-нибудь клубной сети, но он давным-давно потерял вкус к таким вещам. Дебоширство потеряло свою остроту по прошествии какого-то времени, и он отказался от него, как отказался и от всего остального. Даже в молодости он никогда не понимал природу тех порывов, что обычные люди называли любовью. Порывы эти были не чем иным, как страхом, желанием вцепиться друг в друга. Так слепой, обнаружив, что подошел к незнакомой улице, может уцепиться за дерево или фонарь просто ради того, чтобы не потерять равновесие, слыша шум проносящихся мимо машин. У Пеннимана никаких таких страхов не было. Неизвестность не содержала для него тайн, и для темноты он был не чужим.

Он любил думать о человеческом сердце как о часовом механизме, состоящем из шестеренок и кристаллов. Как-то раз он видел одно сердце – в мюнхенской лаборатории во время войны. Его удалили из груди бывшего владельца и искусственно поддерживали его работу в стерильном стеклянном аквариуме, подключив к нему массу резиновых трубочек и подавая в него циркуляционную жидкость. В нем не чувствовалось ничего сентиментального – всего лишь механическое устройство, более неприятное, вероятно, чем творения рук человеческих, поскольку оно вызывало отвращение своей телесностью, тем, что его жизнь была более подлинной.

Если ему не удастся воплотить в жизнь свои планы, он поедет в Париж, пусть там сделают что-нибудь с его ушами. Если же ему удастся воплотить в жизнь то, что он запланировал, его уши уже не будут иметь особого значения.

Чего он не мог понять, так это запаха парфюмерии на его кровати. Он знал, чей это запах, но с какой стати она ложилась на его кровать? Между ними никогда не было таких отношений. От одной только этой мысли он приходил в ужас. Он трепетал при мысли о любом физическом контакте, а о таком контакте – ужасался в два раза сильнее. Что это с ней случилось? Какая странная фантазия пришла в ее голову? Если так, то она может пуститься во все тяжкие, а он почувствовал бы себя лучше, если бы она исчезла, упала с конца пристани в воду в следующую туманную ночь. Его разум никак не мог разгадать эту загадку. Почему она легла поверх покрывала, а не под одеяло? Тут явно чувствовалось что-то большее, чем ее желание поспать в его постели. А откуда в его комнате взялся фонарик Эндрю Ванбергена? Может быть, она его и принесла, украв у Эндрю? Он носил его на клипсе в кармане рубашки, похищение фонарика не должно было составить большого труда. Но на кой черт ей это понадобилось?

Существовала, конечно, вероятность того, что она вообще не заходила в его комнату, что это все проделки Эндрю – пропитал ее парфюмом тряпицу, а потом натер ею покрывало. Но опять же возникал вопрос: с какой целью? Почему просто не зайти и не выйти? Зачем оставлять после себя красноречивые следы? Просто от собственной дурости? Это почти казалось правильным ответом, в особенности если речь шла об Эндрю Ванбергене. Он совсем рехнулся, вот в чем было дело. Совершенно очевидно, что никаких других объяснений послания, присланного ему по почте, и не существовало. Лицо этого идиота было открытой книгой. И содержание послания тоже – бессмысленный, жалкий бред. Он почти не сомневался, что послание было делом рук Эндрю. Этот тип мог бы стать объектом исследования психиатров – у него явно наблюдалось несколько новых разновидностей душевного расстройства. И он был невыносим. Рано или поздно так или иначе придется раздавить и его, потому что теперь Пенниман точно знал: Эндрю – не Смотритель.

Зачем тогда оставлять фонарик-авторучку? И зачем красть эликсир? Пенниман плохо спрятал эту половину. Повел себя опрометчиво. И теперь, поддавшись порыву, он убрал кисточку и зеркало, наклонился у кровати, вытащил один из ящиков под ней. Под сложенными свитерами он хранил пакетик, кое-как завернутый в пергамент. Рядом лежали кожаная сумка, плексигласовый кубик с крышкой, освинцованная шкатулка из серебра и олова, изготовленная по проекту Арчибальда Нокса[73] фирмой «Либерти и компания» в 1904 году в то время, когда Пенниман еще грезил роскошью и изображал интерес к искусству. В конечном счете он преодолел в себе и эти заблуждения. Искусство было таким же обманом, как и все остальное, и не стоило его времени. Его энергия с годами сосредотачивалась на все более и более четкой цели, и он расстался со своим юношеским влечением к искусству, алкоголю, табаку и всем остальным временным и мимолетным. Пусть их любят небеса. А он не влюблен ни во что. Может быть, и «любовь» была неподходящим словом.